Женщина плавно приблизилась к Всеведу. Длинное белоснежное покрывало за ее плечами еще больше раздвоилось, и Константин вдруг понял, что нет у этого плаща сходства с крылом, потому что на самом деле это и есть крылья, которые сейчас нежно осеняли мертвого воина.
Затем она склонилась над Всеведом и, приподняв его голову, поднесла чашу, которую держала в руке, к губам волхва. Это длилось недолго, всего с минуту, не больше. И тут же могучий взмах крыльев, и вот она уже улетает прочь. Но улетает не одна, а со Всеведом, которого Перуница крепко держала за руку. Через пару-тройку секунд их очертания превратились в белое пятно, стремительно приближающееся к светящемуся центру небесной воронки. Затем оно влетело туда и вовсе исчезло из поля зрения.
Константин перевел взгляд на ветви — тело Всеведа по-прежнему лежало там.
«Наверное, и впрямь померещилось», — облегченно, но в то же время с каким-то разочарованием подумал он, зажмурился, но видение ослепительно белой крылатой девы в доспехах и с чашей в руке продолжало стоять перед глазами.
Константин украдкой взглянул на Радомира и ведьмака. Те, почувствовав на себе недоуменный взгляд, повернули к нему головы.
— Всевед сказывал, — тихо и певуче вымолвил Радомир, — что тот, кого Перуница поцелует, никогда не забудет сладости губ прекрасной девы, сколь бы лет он ни провел в ирие.
Константин с ведьмаком переглянулись. Им стало как-то грустно и невыразимо тоскливо.
— Я так мыслю, царь, что за тобой тоже эта златокудрая прилетит, — со вздохом заметил Маньяк. — А мне такого, знамо дело, не видать, — и тут же вздрогнул от звонкого голоса юного волхва.
— Забрал, забрал! — указывал Радомир на опустевшее сплетение ветвей, где мгновением раньше еще лежал Всевед.
«Может, он просто упал в огонь?» — мелькнула в голове Константина крамольная мысль.
Но тут же молния, на мгновение ослепив глаза, с силой шарахнула почти у самых ног Константина.
— Точно забрал! — громогласно согласился с Радомиром Константин и сглотнул слюну, ставшую почему-то кисло-металлической, осознав, что если не выкинет сомнений из головы, то следующая стрела Перуна придется точно в цель, а этой целью станет…
Додумывать ему почему-то не хотелось, тем более что если уж кому не увидать светлого ирия после ухода из этого мира, так это именно ему. Во-первых — христианин, пусть только по крещению, но тем не менее. Во-вторых, вечно во всем сомневается. А в-третьих, коли пришел он в этот мир невесть откуда, то и уйдет отсюда тоже неизвестно куда.
Да и куда ему в ирий, если он ухитрился столько всего натворить — как хорошего, так и плохого. Небесным судьям не один год придется взвешивать его поступки, чтобы определить, что именно перетягивает. Сам-то Константин был твердо уверен в том, что хорошего намного больше, но ведь ирий — он же для святых, то есть для тех, кто ухитряется делать только добро, а это настолько сложная штука, что ему самому такую премудрость не освоить вовек.