— Пока ты возвращался, государь, Радомир уже всех позвал, — пояснил ведьмак и мотнул головой. — Да вон они, подходят уже.
Помнится, Константин еще раз успел удивиться, как много из его дружинников, причем не рядовых, а десятников, сотников и даже тысяцких входило в братство детей Перуна. Когда он подъезжал к роще, их было намного меньше, зато сейчас близ деревьев стояло уже несколько сотен людей. А вон и Вячеслав — глаза сухие, но подозрительно покрасневшие. И совсем недалеко встал. Подозвать или самому подойти? Однако, немного поколебавшись, Костя решил, что ни то, ни другое. Какая, в конце концов, разница?
«И ведь это только те, кто успел, — мелькнуло в голове. — Сколько же их всего?»
А потом думать уже было некогда, потому что Радомир повторил:
— Перун за Всеведом спускается.
Первая молния, ударившая в самый центр огромного погребального костра, была бесшумной, и оттого еще более страшной. Затем последовал оглушительный раскат грома, и тут же сверкнула другая, почти совсем рядом с людьми, стоящими в безмолвном оцепенении. Но никто не то чтобы не стронулся с места — даже не пошевелился.
Вновь раскат, и вновь вспышка. Молнии били и били по всей поляне, словно искали что-то, а рыкающие на них громовые раскаты подхлестывали их, торопя и понукая. Затем сразу три молнии одновременно и точно ударили по поваленным дубам, и гиганты-деревья, будто только и ждали этого, разом вспыхнули и занялись высоким радостным пламенем. Жар от них был настолько силен, что все, не сговариваясь, дружно попятились назад, остановившись лишь через два десятка шагов.
— Ой, мама, — прошептал Радомир, указывая на небо.
Оттуда прямо на поляну с большой скоростью пикировало какое-то светящееся пятно. Оно спустилось прямо в центр погребального костра, к ветвям, на которых лежал Всевед, и теперь Константин отчетливо разглядел, что на самом деле это была женщина, огромная, ростом раза в три превышающая человеческий.
Гигантский плащ ослепительной белизны, будто огромное крыло неведомой птицы, развевался за ее спиной. Сама же она была в доспехах, от которых исходил нестерпимо яркий блеск. В руках женщина держала то ли кубок, то ли чашу.
— Сама Перуница[91] за дедуней пожаловала, — зачарованно прошептал Радомир.
— Не каждому вою и даже богатырю такой почет воздается, — вполголоса подтвердил Маньяк, не отрывая взгляда от погребального костра.
«Не может того быть, — возмутился Костин рассудок. — А ты гляделки-то открой получше, — язвительно усмехалось сердце. — Все равно не может, — упирался разум. — А ты вслух повтори это. Может, и папашку ее увидишь… перед смертью, — издевалось сердце. — Что я — дурак совсем, — обиженно проворчал разум и умолк, не зная, что еще возразить и как спорить с очевидным.