— Не смогу я ныне помочь тебе, государь, — вымученно улыбнулся Скора. — Сам же говоришь, что писано так, будто курица лапой прошлась.
— Переписчики у меня и без тебя найдутся, — буркнул Константин. — Только помнится мне, тебя за голову светлую хвалили. Потому и в «Око государево» взяли. А голова-то у тебя только сверху опалена, внутри же все целым-целехонько. Словом, собирайся, только вначале сходи вместе с моими воями и бумаги у князя поищи, чтобы я сличить их мог.
— Стало быть, верно князь сказывал — верное слово сотни худородных дешевле брехни одного Рюриковича? — криво усмехнулся Скора.
— Не то ты говоришь, — строго сказал Константин. — Пред судьей все равны. Но слово — это одно, а вину доказать — иное. Тем более такую тяжкую. Ведомо ли тебе, что Александру Михайловичу грозит, ежели бумаги сыщутся? То-то. А чтобы князя на гиль [101]посылать — поувесистее доказательства надобны.
К вечеру бумаги сыскались. Прав был Скора, правы и старейшины. Константин уже хотел было огласить беспощадный приговор, но тут до него донесся тихий голос Святослава.
— Государь, — видя, как сильно разгневан отец, счел нужным вступиться за опального сборщика даней царевич, стоящий позади царского кресла. — Он все ж таки Рюрикович.
Константин хотел было разразиться гневной отповедью, на этот раз в адрес сына, но не при всем же честном народе это делать, поэтому сдержал себя и коротко распорядился:
— Этого в поруб до завтрашнего дня, а поутру я оглашу, какую казнь [102]для мздоимца придумал. А ты иди за мной, — буркнул он сыну.
Уже в покоях, которые городской воевода отвел для дорогого гостя, оставшись один на один, он сурово посмотрел на царевича и произнес:
— Ты опять за свое? Сколько раз можно тебе объяснять, что не дело это — на рождение да на заслуги предков смотреть. По уму о человеке судить надо. По уму и по делам его.
— И все же он Рюрикович, а не тать шатучий, к коему и прикоснуться страшно, — упрямо повторил Святослав.
— А Слан, которому ты самолично награду вручал и обнимал? — усмехнулся Константин. — Он ведь тоже татем был.
— Как?! — ахнул Святослав в неподдельном изумлении. — А ты ничего не спутал, царь-батюшка? — с надеждой в голосе переспросил он.
— Такое не спутаешь, — вздохнул Константин.
Год тысяча двести двадцать пятый от рождества Христова выдался относительно спокойным, но реформы, затеянные Константином, могли взорвать все в один момент. Вводить же их было необходимо не только в своих землях, где он и только он был полновластным хозяином, и не только во владениях князей-подручников.