В остальных же случаях плебс был совершенно иным. Не умным, а лицемерным, не осторожным, а трусливым, не смелым, а подлым. Однако спорить было ни к чему. Пусть русич сам все поймет, вплотную столкнувшись с возбудимой, вспыльчивой и совершенно неуправляемой толпой, которой хватало всего нескольких минут на то, чтобы перейти от озорных песенок к озлобленным выкрикам, а от них и к драке.
Как это ни странно, но кое-что у воеводы получалось. Толмачи, которыми он пользовался и которые по большей части были приданы ему Иоанном, потом подробно рассказали Ватацису, с чего начал Вячеслав.
Во-первых, русич изначально поступил не просто умно, но мудро, повелев объявить всем, что постоять за свой родной город и милую отчизну в те дни, когда ей грозит беда, не только долг и обязанность каждого жителя Константинополя, но еще великая честь и огромный почет, а потому в собираемое им ополчение попадет далеко не каждый.
Одно дело, когда тебя загоняют в строй палкой, и совсем другое — когда ты становишься в него сам, да и то могут еще не взять. И ведь действительно не брали. Было такое не раз и не два. Иных же, которые рассчитывали на море вина и какие-то дополнительные привилегии или позволяли себе простую недисциплинированность, изгоняли чуть позже, уже в ходе обучения. И все равно к концу двухнедельного курса молодого бойца, как выразился воевода, в строю осталось почти пять тысяч горожан.
Кроме того, Вячеслав затребовал от Ватациса свободу для рабов, изъявивших желание вступить в отдельный легион, к формированию которого он приступил в те же дни, что и к набору городского ополчения.
И здесь Иоанн тоже усомнился в успехе, о чем заявил вслух. Правда, и тут он проявил мудрость, не став спорить и настаивать. Пусть русский военачальник сам увидит, во что превращается человек, который, может, и был когда-то неплохим, но, послужив хозяину, либо продавался, как неугодный, на галеры, либо заслуживал господскую милость ценой бесконечных унижений, угодничества и умелых доносов.
К тому же больших рабовладельческих хозяйств в Константинополе практически не имелось. Рабы, многие из которых были военнопленными или невольниками, привезенными иноземными купцами, прислуживали в богатых домах, становились пастухами или работали в ремесленных мастерских.
И снова Ватацис промахнулся. За сладким словом «свобода» потянулись и стар и млад, особенно те, кто недавно оказался в этом унизительном положении. Чуть ли не половину из числа взятых в этот легион — почти три тысячи — составили гребцы.
Многие из них так и не смогли уйти из Галаты, выход из которой Вячеслав наглухо блокировал почти сразу, уже в первый день после ночного переворота, еще часть принадлежала богатым константинопольским купцам. Последние не роптали, подойдя к ситуации с пониманием и надеясь на то, что после изгнания ненавистных венецианцев сумеют легко и быстро компенсировать свои потери.