Причем, чтобы избежать каких-либо случайностей, он все время возил с собой небольшую плетеную бутыль, не позволяя митрополиту пробовать вино, кто бы его ни подносил.
— Ну это даже смешно, — выговаривал тот, когда дружинник вежливо принимал присланный митрополиту дар и непреклонно откладывал его в сторону. — Хиосское вино, к тому же присланное патриархом. Я могу его хотя бы попробовать?
«Ромеи — народ хитрющий, — немедленно вспомнил Любим последнее наставление князя, данное перед их с воеводой отъездом. — У них и яды такие же. Могут не сразу человека убить, а только через день или вообще через седмицу. Даже если тот, кто принес вино, сам вместе с тобой его распить хочет, все равно это ничего не значит. Он может и не знать, что в нем яд».
«А как же я это узнаю?» — спросил тогда дружинник у Константина.
«Ты же мысли умеешь читать у людей, вот и читай, — пожал тот плечами. — Потому я на тебя больше всех прочих и надеюсь».
«Читай, — с тоской вздохнул Любим. — Я бы с радостью, только не читается что-то».
То, что он совершенно не слышит никаких чужих мыслей, Любим обнаружил на следующий же день после взятия Константинополя. Проснулся, а в ушах тишина.
«Наверное, сказалась бессонная ночь, — поначалу решил он. — Пройдет. Не сегодня, так завтра пройдет».
Однако день шел за днем, а ничего не проходило. Одно хорошо — врать почти не приходилось. Только раз Вячеслав как-то мимоходом спросил Любима, что там думает патриарх Герман и почему он так тянет с возведением владыки Мефодия в патриарший сан.
Пришлось покривить душой и сказать не то, что думал Герман, а то, что предполагал сам Любим.
— В скорби он, воевода. Печаль у него по умершему императору. А каких-либо коварных помыслов он не имеет. Не до того ему ныне.
Сказал он это, и даже сам в том уверился.
— Ну и хорошо. Но если что — сразу мне скажешь, — предупредил воевода и больше к этому разговору не возвращался.
И не знал Вячеслав, что слукавил бывший деревенский парень из рязанского селища Березовка, давая такой ответ, ой как лукавил. На самом деле не знал Любим, что сказать и что ответить.
«Может быть, это потому, что я так далеко от Берестянки оказался? — уныло гадал он, глядя, как волны Мраморного моря или Пропонтиды, как его называли ромеи, одна за другой набегают на плиты дворцовой пристани. — А может, она просто обиделась на меня за то, что давно не навещал ее в лесу. А как тут вырвешься, когда князь с прошлого лета меня повсюду за собой таскал?»
Он даже и подумать не мог, что незадолго до их отплытия в Константинополь монахи, которые по повелению владыки Мефодия и с разрешения князя Константина основали близ заветного леска свою обитель, обратили внимание на стройную березку, стоящую в окружении дубов-великанов прямо на опушке.