Не верьте!
Ложь!
Ее красота слепила, сверкая ярче солнца, — хоть зажмуривайся. Мисс Мира — жалкая замызганная кухарка по сравнению с ней. Мисс Вселенная? Туда же ее, на кухню. И вообще, чего это я тут кощунствую — ее вообще нельзя сравнивать ни с кем.
Она — единственная и неповторимая.
«А Квентин-то был прав, — промелькнуло у меня в голове. — Вот что значит поэт. И как он только ухитрился дорисовать к одному-единственному глазу все остальное великолепие?!»
Ксения склонилась надо мной, аккуратно бинтуя руку какой-то белой тканью, которую тут же от чего-то оторвала. Возможно, от напряжения, а там как знать — вдруг и от смущения, но ее лицо чуть разрумянилось, а потом она посмотрела на меня, и я… отшатнулся, едва не заорав.
На меня уставились глаза… моей Оксанки.
Этого не могло быть, но… это было.
— Больно, княже? — испуганно спросила она, и ее черные глаза наполнились слезами сочувствия и сопереживания.
Странно, глаза от слез затуманились у нее, а видеть перестал я.
— Мм… — только и смог выдавить я из себя, потому что сейчас окончательно уверился: она это она.
Это был ее голос, ее жесты, все ее.
Разве лишь одежда… Да, сарафаны, летники и кокошники Оксана не носила.
— Уж потерпи, миленький, — просяще произнесла она. — Един ты у нас заступник остался опосля батюшки, а я…
У меня звенело в ушах от чарующей музыки ее голоса, темнело в глазах от близости глаз. Вот только я никак не мог разобрать чьих, и кто бы помог с ответом.
Все плыло в каком-то радужном тумане.
— Неужто и впрямь так тяжко — эвон яко побледнел, — донесся приглушенный, как сквозь вату, но с нотками тревоги голос царевича. — А ежели прямо счас богу душу отдаст?
— Тогда и нашим душенькам на этом свете недолго осталось мучиться, — печально прозвенел серебряный колокольчик голоса его сестры.
Минута — и ветер, метнувшись,
В узорах развеет листы,
Минута — и сердце, проснувшись,
Увидит, что это — не ты…
[145]Кажется, минута прошла. Я прикусил губу, постепенно приходя в себя.
Вот так, парень. Молодец. Уже гораздо лучше. Пускай частично, но мозги заработали.
Да и не время сейчас. Если стрельцы прорубят дверь, неминуемо начнется последняя в моей жизни битва — какие уж тут сантименты.
Мой голос осип, но я сумел выдавить:
— Ты будешь жить долго и счастливо, царевна, потому что иного я просто не допущу. Во всяком случае, пока я жив…
Кто ведает, что еще я наговорил бы бедной перепуганной девочке, но тут в дело вмешались бердыши, со смачным хрустом врезавшиеся в бедную дверь с той стороны.
Увы, но помешать им я был не в силах.
Или попробовать?