— Какая же племяшка? — резонно возразил Федор, сообразив, что, кажется, миновало — больше батюшка учить не станет, поскольку выдохся. — Сестрична[27] она моей женке Прасковье, а мне Соломония вовсе никто. Опять же Шестова она.
— Еще поведай, что и ты Соломонии не зять, — тяжело выдохнул Никита Романович. — Шестова-то она по батюшке по своему, Ивану Васильевичу, а мать-то ее, Марья, в девичестве такая же Смирная-Отрепьева, как и твоя Прасковья. Аль запамятовал, что они с твоей женкой сестры родные, токмо Мария постарее гораздо?!
— Болезная она, Прасковья-то, — осторожно пояснил Федор. — Всю жизнь болезная была, даже когда со мной под венцом стояла. Пошто оженил на таковской? Потому так и сложилось.
— И тут брешешь, — устало возразил Никита Романович. — Здоровущая она была, аки бык-трехлетка, егда замуж за тебя пошла. На ей впору мешки с мукой таскать. И пошто оженил тебя на ней — тож ведаешь. Мне Ванька Смирной-Отрепьев жизнь спас. Ежели бы от пули свейской не закрыл, меня б здесь вовсе не было. Меня закрыл, да в свою грудь все приял, а пред смертью и завещал детишек поберечь.
— Дак поберечь, а не своих детишек на его женить, — возразил Федор. — Да еще на больных!
— Ежели б ты ее не лупил всякий день без роздыху, она и поныне здоровой была бы.
— Сам еще пред свадебкой учил меня в строгости женку держати, — огрызнулся Федор.
— В строгости, дурья твоя голова! — вновь взорвался Никита Романович. — А тому, чтоб по пояснице, да по бокам, да по пузу, я тебя не учивал, а вовсе иное сказывал — бить надобно с бережением. Вот чего тебе не хватало от нее, что ты так изгалялся?
— Детишек у нее не было, вот чего, — вложив в голос как можно больше искренности, пояснил Федор.
— И опять брешешь, — всплеснул руками Никита Романович. — Мыслишь, не ведаю я, что она первенца своего от твоих же побоев скинула? Ан, шалишь, возвестили люди добрые, чья в том вина. — Он строго погрозил сыну кулаком. — И со вторым спустя годок тако же приключилось. Ныне последних лета три и впрямь пустой ходит, дак и тому, ежели призадуматься, ты виной. Когда последний раз топтал женку, сказывай?!
— Ну, батюшка, ты и вопрошаешь, — засмущался Федор. — Чай, о таковском и попу не сказывают.
— А я и без того ведаю — о прошлое лето, — хмыкнул Никита Романович. — Дык как же ей, сынок, понести от тебя, коль ты с ей не тешишься?
— Отвратна она мне, — проворчал Федор, не зная, что еще сказать в свое оправдание. — И вонькая стала. Смердит от ей так, что в постели не продохнуть.
— Дак ты ж ей все нутро отбил! — возмутился Никита Романович. — Как же ей не смердеть, коль гниль идет от твоих побоев?! — И, не удержавшись, съехидничал: — А сестрична, стало быть, вкусна, выходит? У ей промеж ног никак медом для тебя намазано.