- Что дальше? – спрашивала я у него.
Каллен криво усмехался – когда он делал так, все во мне словно обрывалось – и без тени сомнений отвечал:
- Мы сядем на самолет и полетим домой, детка, - будто это было то, о чем я спрашивала.
Я вглядывалась в его лицо, а он снова улыбался. Его эта улыбка была слишком широкой, слишком спокойной, так не улыбался никто: так изрыгали проклятия, плевались словами ненависти. А он так улыбался.
В самолете меня посетило ощущение дежа вю. Мы опять находились рядом, его рука опять покоилась на подлокотнике. Я не знала, стоит ли мне положить свою рядом, можно ли легко коснуться пальцами его ладоней. Есть ли кому-то дело до наших рук? И снова весь полет нервы в моем теле походили на пружины.
***
Муж встретил меня напряженной улыбкой. Он совсем недобро оглядывал Эдварда, и беспокойство, которым пропиталось все в этом доме, наполнило меня до макушки. Я теребила складки легкой юбки и кусала губы, чтобы не закричать от страха. Неужели он что-то знает?
Больше всего на свете мне хотелось сейчас снова услышать тягучее «детка», чтобы Эдвард сказал это своим низким хрипловатым голосом, сказал и улыбнулся. Я попыталась сказаться усталой, но Джейкоб тоном, не терпящим пререканий, объявил, что нас с ним ждет уже накрытый обед. Супруг снова глянул на Эдварда и процедил сквозь зубы:
- А к тебе у меня дело. Подожди пока в кабинете, - и обнял меня одной рукой.
Я краем глаза уловила, как Эдвард приподнял подбородок и вскинул бровь. Темноволосая горничная предложила ему пройти за ней. Каллен улыбнулся ей так, что можно было подумать, будто это самый воспитанный и галантный человек на свете.
Мы сидели по разные стороны прямоугольного стола. Я не знала, что можно сказать, какую тему выбрать. Говорить о поездке не хотелось, рассказывать о планах – тоже. Я не могла понять, о чем мне разговаривать с сидящим напротив чужим человеком. Узы брака показались мне жуткими тюремными цепями, которые до крови натирают кожу и не дают вырваться.
Я не любила обстановку в этом доме, но столовая была местом, подавляющим любые теплые чувства. Ее я ненавидела с особым рвением, вопреки тому, что сам Джейкоб больше этой комнаты обожал разве что только свой кабинет. Он оформлял столовую сам, и его тяжелый характер, отсутствие вкуса и странные взгляды на жизнь в полной мере отразились на интерьере.
Стены увешивали заказанные мужем картины. Все они, как я могла судить, пытались изобразить известные сюжеты темного и богоборческого романтизма. Работе, слишком сильно походящей на «Последний день Помпеи», было отведено главенствующее положение: она помещалась над Джейкобом, всегда восседающим во главе длинного стола. Иногда я подумывала, что он специально сидел спиной к ней. Остальные присутствующие волей-неволей пробегались взглядом по устрашающему «шедевру», и это несомненно отражалось на бодрости их духа.