А потом он увидел её. Его сердце тут же сжалось. Он взял её руками. Она была сырая, всё ещё влажная, выцветшая и потрёпанная дождём, холодом и всеми этими годами. Пиония, так звали её тряпичную куклу. Пуговки висели у неё на груди, они грустно болтались, держась на вытянувшихся нитках. И только в тот момент, положив её обратно, он заметил, что внутри была корзинка. Плетёная ивовая корзинка, повязанная красной лентой. Он взял её, поставил на этот импровизированный столик и открыл. Пластиковая прозрачная сумка защищала содержимое. Клаудине подумала о том, что будет идти дождь. Значит, она оставила это здесь специально... Но она не думала, что понадобится столько времени. «Может, она оставила это кому-то лично. Наверняка она всегда была здесь только для меня». Тогда он аккуратно развернул пластиковую сумку и открыл её.
Первым он нашёл письмо. Он узнал её почерк. И начал читать.
«Привет, Танкреди. Только ты можешь прийти сюда, и сейчас ты поймёшь, что я хотела сказать тебе, почему я не могла жить так дальше. Мне было четыре, может, пять лет, когда я впервые пообещала ему...»
Он пожирал слова, читая строчку за строчкой, надеясь увидеть не то, о чём уже догадывался.
«Сначала я даже радовалась, получая все эти подарки».
Дыхание Танкреди всё сильнее прерывалось.
«Всё это внимание...»
Больше волнения.
«И чувствовать себя важнее вас двоих... Но потом я поняла, что всё не так».
Тогда он похолодел, и в один миг всё, что было в его детстве, его драгоценный волшебный замок рассыпался у него на глазах.
«Когда папа сделал это в первый раз, было ужасно. Я кричала, но мы были одни. Я плакала, была просто в отчаянии. Было невыносимо больно, и я ничего не понимала».
Он продолжил читать, словно обезумевший. Каждое слово было ударом, раной, одна за другой и каждый раз в одно и то же место, всё глубже, всё больнее.
«Так и продолжалось, и я всегда кричала, но мы были одни. Потом я привыкла, но всё становилось ужаснее с каждым разом. Начались игры. Но мне не было весело».
Тогда Танкреди заглянул в сумку и его ярость резко ослепила его. Когда он взял эти фотографии, то не мог поверить своим глазам. Они словно налились кровью, на него словно навалилась огромная плита, эти фотографии жгли его, как раскалённое железо, словно эта отвратительная правда заклеймила его. Тогда он услышал крик, будто на его коже выжгли слово «Виновен». Виновен в том, что не понял, что не остался той ночью, что годами не мог найти это место, что ничего не замечал. Виновен.
Ему хотелось умереть, и он заплакал так, словно Клаудине умерла во второй раз.