Грегорио Савини прогуливался перед чёрным Мерседесом. Он убивал время, ногами копаясь в мокрой траве и время от времени пиная камешки на дороге. Когда он увидел его, то едва узнал. Его лицо было напряжено и осунулось. Ярость и боль, ненависть и безумие наполнили эти черты. Савини видел, что он вне себя, и не знал, что сказать, он никогда его таким не видел раньше. Так что он просто открыл ему дверь. Танкреди бросился на заднее сиденье. Рядом он бросил сумку. Савини сел впереди. Положил руки на руль, но был спокоен и молчалив. Он даже не мог набраться смелости, чтобы посмотреть в зеркало заднего видения. И тогда он услышал последнее, что мог представить.
— Я его убью.
49
Когда они подъехали, солнце уже садилось. Танкреди выпрыгнул из машины раньше, чем Савини затормозил. Нажал на дверной звонок. Открывать пошла служанка; она узнала его.
— Добрый день, синьор...
Больше ничего сказать она не успела, потому что он буквально влетел, пробежал гостиную, открывал одну дверь за другой: дверь кабинета, кухни, спальни, другой спальни, ванной — пока не оказался у последней.
Здесь его мать сидела в кресле. Увидев его, она улыбнулась.
— Танкреди, здорово, что ты приехал... — она устало поднялась, пошла ему навстречу и обняла. — Я тебя искала в последнее время, но не знала, где тебя найти. Я сказала Джанфилиппо, чтобы он тебя предупредил... — она отстранилась и взяла его за руку. — Идём... — она повела его к кровати, как мать ведёт за ручку своего младшего сына. Здесь с закрытыми глазами лежал его отец Витторио. Какая-то машина вздыхала, поднимаясь и опускаясь, выпуская кислород, — она помогала мужчине дышать во всю силу, поддерживала в нём жизнь. Рядом с ним стояла капельница с несколькими мешками, которые терялись в его руках. — Он впал в кому.
Танкреди посмотрел на него. Вот он, перед ним, беззащитный.
Глаза закрыты, он спокоен, на его лице что-то вроде улыбки. Он словно смеялся над ним, словно развлекался этой возможностью насмехаться над сыном, словно говорил: «Видишь, какова судьба, сын мой? Иногда жизнь играет с нами злую шутку. Теперь ты, наконец, всё знаешь, но не можешь ничего сделать, не можешь наказать меня. И не только это. Ты собираешься рассказать? Внушить такое отвращение своей матери? Брату? Не думаю. Ты не расскажешь, кем был твой отец на самом деле, ты этого не допустишь. Ты один будешь нести на себе груз этой правды».
— Видишь? И так уже три дня, бедняжка, — мать поднесла руку мужа к своим губам и тихо заплакала. Иногда она была рассеянной женщиной, которая часто прощала измены Витторио, но даже понятия не имела об ужасном преступлении, которое он совершил. — Почему ты приехал? Говорил с Джанфилиппо? Я просила его позвонить тебе.