Больше не мог это слушать.
— Что поэтому, Сендзёгахара?
— …
— Это не так, не так, совсем не так, Сендзёгахара. Я понимаю к чему ты ведёшь, и это бы, конечно, прекрасно окончило всю эту кутерьму, однако я хотел спросить Ошино не об этом. Спасибо большое за все эти цитаты, но я хотел узнать не это, не за этим ты ходила к Ошино, Сендзёгахара.
— Тогда за чем?..
— За этим.
Я сильнее сжал плечи Хачикудзи.
— Я хотел узнать, как её, Хачикудзи, отвести к её маме, только это. С самого начала мне нужно было только это. Мне нет дела до всяких таинственных знаний, которых никто не ведает. Эта бесполезная информация попросту забивает мозги. Важно совсем не это.
Не Арараги Коёми.
А Хачикудзи Маёй.
Я не должен остаться.
Я обязан остаться.
— Ты не понимаешь, Арараги-кун? Этот ребёнок, её здесь нет. Ни здесь, ни где-либо ещё. Хачикудзи... Хачикудзи Маёй-тян, да. Она... она уже умерла. Потому это не нормально, она не одержима странностью, она сама странность...
— И что с того?! — крикнул я.
Крикнул прямо Сендзёгахаре.
— Тут все не нормальные!
— …
И я, и ты, и Ханэкава Цубаса.
Ничто не вечно.
И тем не менее.
— Ой, Арараги-сан, больно.
Хачикудзи заизвивалась в хватке моих рук. Я сам не заметил как слишком сильно сжал её плечи и больно оцарапал ногтями.
Больно.
А затем она продолжила:
— Н-но, Арараги-сан. Сендзёгахара-сан сказала ведь. Я... я...
— Тихо!
Что бы она не сказала, Сендзёгахара всё равно не сможет услышать.
Слышу лишь я.
Но она даже с самого, с самого начала пыталась сказать, что она улитка, пусть и слышу лишь я.
Пыталась изо всех сил, приложила все усилия, чтобы сказать.
А после говорила и ещё.
В самом самом начале, её первые слова.
— Ты не слышала, Сендзёгахара, поэтому я скажу тебе. Первые её слова мне, да и Ханэкаве, были достаточно неожиданными.
«Не говорите со мной»
«Ненавижу вас»
— Понимаешь, Сендзёгахара? Она не хотела, чтобы за ней кто-то шёл, и высказывала это всем, понимаешь, что она чувствует? Если кто-то пытается потрепать её по голове, она кусает руку, мне не понять этого.
Нельзя ни на кого полагаться.
Не могла сказать.
Что она сама такая.
Что в ней странность.
— И хоть мне не понять, но и она и я одинаково прочувствовали, что такое потеряться, что такое быть одному, хоть и по-разному, но прочувствовали. Чувства у нас не одинаковые, но боль одна. У меня бессмертное тело, у неё — странность. То и это. Мне плевать на улиток и потерявшихся коров, даже если она сама скажет, это не изменит ничего. Ты не видишь её, не слышишь и даже не чуешь, но именно поэтому я просто обязан проводить её до мамы.