Старый дом.
Всё висит на калитной доске
Жестяная большая звезда —
Пребывая в тоске,
Водку пьёт мужичок иногда.
Эта звёздочка смотрит
В высокий бурьян
Много вёсен и столько же лет.
И всё чаще угрюм
По утрам ветеран.
И вздыхает, закутавшись в плед.
Стариковская сделалась
Путаной речь,
Слишком сбивчивой стала она.
Отдохнуть бы ему
Да и просто прилечь,
Только снова приснится война!
…А над тополем громко кричит вороньё.
Из окошек видать огород.
И давно перепутано с правдой враньё,
Но об этом не знает народ.
Посидит фронтовик.
Повздыхает старик
Под звучащий из радио гимн.
Он, что надо, возьмёт из прочитанных книг
И поведает чинно другим.
То сгустит, а то скрасит привычно тона,
Порасскажет, – и все-то дела!
Даже если такой не была.
И о храбрости воинской дальше рассказ,
В нём, как будто частушку дробя,
Будет: «Мы воевали, конечно, за вас,
Не щадили нисколько себя!»
Дескать, все там сражались бесстрашно в бою,
На врага смело шли напролом —
За Отчизну свою и за волю свою…
Всё, как в песне о времени том.
Но кому она, правда, теперь-то нужна,
Через семьдесят прожитых лет?
Неприятное, грубое слово «ВОЙНА»,
Ничего в нём хорошего нет!
Он не скажет, что сердце ночами болит,
Когда гулкая движется темь.
И о том, настоящем, опять промолчит.
Ах, зачем знать всю правду?! Зачем?!
Как в болоте по самую шею увяз,
Как шинелька сносилась до дыр.
Как не выбили немцев с высотки. Приказ
Им сурово отдал командир…
И вставало малиново солнце с гряды…
И кровавила марля бинтов.
И щетинились зло заграждений ряды.
Рёв стоял самолётных винтов.
Исчезал моментально гордыни апломб.
Небо пряталось в дыме и мгле.
Не укрыться, казалось, от множества бомб
На такой беззащитной земле.
И кормить доводилось (голодному!) вшей:
Был солдатский нерадостный быт.
Отлежался в бою он в одной из траншей,
Чтобы только убитым не быть.
И считает не годы отныне, а дни,
Головёнку печально склонив.
И рожденье своё начинает с войны,
На которой остался он жив!