— Я вот все смотрю и не могу понять, — начала Галина, — почему это Симонка с тобой отдельно и как-то по-особенному здоровается?
— Не знаю, спроси у нее, — как можно более равнодушно ответила Юлька, чувствуя в груди противный холодок. Она боялась. Боялась того, что Черемисина докопается до истины, получит информацию о том, как глупая, брошенная любовница приходила «мириться». И красочно, при всех, распишет, что она, Юлька, должна была ощущать, когда ее с вежливым недоумением разглядывала «красавица невеста», по-хозяйски устроившаяся в квартире Коротецкого. Мысленно она называла Галину «психохирургом» за ее манеру выворачивать наизнанку душу ближнего, делать это поразительно больно, но зато якобы с врачебными целями. Причем решение об «операции» Черемисина всегда принимала самостоятельно, не спрашивая согласия пациентов.
— Да она же просто издевается! — вдруг радостно выкрикнула Оленька. — Нет, девчонки, это абсолютно точно — издевается!
— Кто? — Черемисина лениво скосила на нее черные глаза.
— Симона, конечно же! Просто хочет Юльку еще больше унизить и доказать, что теперь она главная, поэтому и здоровается так демонстративно!
— Детский сад какой-то, — хмыкнула Галина. — С чего бы ей про Максакову знать? Сама Юля к ней на разборки не пойдет? Ведь правда же, Юля, не пойдешь? А Юрий Геннадьевич, так тот вообще будет молчать как рыба. Вдруг Симонка еще приревнует? А потерять племянницу такого дядюшки, да еще с собственной трехкомнатной квартирой — это, знаете ли, не очень приятно.
— Ну, тогда не знаю, — насупилась Оленька, — сами разбирайтесь.
Юлька сидела тихо, как мышь, стараясь не делать лишних движений, чтобы не привлекать к себе внимания.
«Ну когда-то это должно кончиться», — с тоской думала она, стараясь не слушать продолжающуюся дискуссию. Ее начинала раздражать даже безобидная Оленька с ее нелепыми вопросами и глупыми догадками. А Симону она просто ненавидела. Не за то, что та вторглась в ее жизнь и украла Юрку, и даже не за то, что сделала она это, нарушив правила честной игры, соблазнив его, доброго, но слабохарактерного, трехкомнатной квартирой и перспективой стремительной карьеры. Она ненавидела Симону за то, что та теперь чуть ли не ежедневно являлась в банк, вновь и вновь напоминая о потере, делая ее все горше и реальнее. Она ненавидела ее лицо — простецкую физиономию страшилочки-отличницы. И поражалась тому, как не подходят к этой блеклой физиономии низкое Симонкино контральто и черное загадочное пальто. Она ненавидела ее волосы, и не потому, что они рыжие. А просто, потому что это ее волосы…