Все это было любопытно, а времена подходили с праздничною свободой. Я поблагодарил хозяйку за её предупредительность и говорю:
— Вы это очень мило рассказываете. Как будет случай, не откажите мне в самом деле в, его карточке и адресе.
— Для вас, сударь, я готова всякую услугу сделать…
Она галантно раскланялась, и я остался в ожидании любопытной аудиенции.
В начале двадцатого века рискует показаться смешным тот, кто решился бы признаться в своем доверии к хиромантии. Распишитесь в этом, и ни один читатель не станете интересоваться дальнейшим содержанием вашего рассказа.
Но я говорю не столько о хиромантии, как существующей и применяемой ветви таинственного знания, сколько о возможности научного подхода к этой области, испокон веков темной, загадочной и окруженной туманом сокровенного ведения. Нет сомнения, что в действиях людей, промышляющих этим делом, бездна бесцеремоннейшего и наглого шарлатанства. Нет спора, что в так называемых научных трактатах по хиромантии. от старинных латинских фолиантов, созданных главным образом мистикой средних веков, до новейших исследований, особенно значительных у французов, включительно до широко популярных Д’Арпантеньи или Дебарролей, — множество вздора.
Но в этих грудах шелухи и мякины не сохранилось ли зерно настоящего, когда-то давно утерянного знания? Не завалены ли этим ненужным балластом семена незаурядной наблюдательности и плоды огромного жизненного опыта вдумчивых и пытливых людей, посвящавших этому целую жизнь? Не нужно ли только самому обладать зорким глазом, чтобы в грудах угля и пепла уловить едва заметное мерцание огонька таинственного познания?
В сущности это не так глупо, как кажется с первого взгляда. Бальзаку, вероятно, никто не отказал бы ни в свежести и ясности ума, ни в огромной житейской пытливости. А он был горячо убежденным адептом хиромантии, и в его сочинениях вы найдете неоднократные признания в этой вере. Кто будет отрицать, что лицо есть отражение всего человека со всем его темпераментом и всем прошлым? Пережитое безумие не читается-ли в глазах человека, вышедшего из сумасшедшего дома и вернувшегося к счастью трезвой мысли? Не угадываем-ли мы предстоящее помешательство за несколько лет по выражению глаз? Надвигающийся тяжелый недуг задолго до наступления не налагает-ли печати на человека?
Почему наряду с лицом не быть таким же зеркалом и руке, интеллигентнейшему человеческому органу?
Рука — исполнительница воли мозга и служанка мысли. Когда человеку изменяет слово, она является его заместительницей, и жест выражает желания и мысли. По почерку с несомненностью определяется характер пишущего. И чем объясняется общность линий руки у Людей однородного душевного склада, однородной профессии, одной добродетели и одного греха? Почему французские хироманты, исследовавшие руки таких людей, как Дюма, Ожье, Ламартин, Гюго, Прудон были поражены странным развитием у всех холма Аполлона (Mons Solis) и глубиной Аполлоновой линии, (бугор и линия под безымянным пальцем), говорящих о природном предрасположении к искусствам и поэзии, о гениальности и таланте, а руки Бисмарка и Чемберлена развитием Сатурна одинаково выдали им «наглость желаний», наблюдаемую у всех людей власти, силы, крови и железа?