Мистические рассказы (Измайлов) - страница 17

Но мне не суждено было удовлетворить свое любопытство. Было поздно. За шесть лет утекает много воды. Даже убогого домишки Паганако не было следа. Приблизительно на его месте вырос питейный дом. На улице было шумно. Где ютился старый мистик, развертывались сцены живой действительности, которые, впрочем, никак нельзя было бы назвать трезво реальными…

Я ехал туда, куда народное чувство гнало тысячи и сотни тысяч на предстоящий «пир веры».

Она поднималась отовсюду, с людной средины, с далеких окраин, скудная, нищая, недужная Русь, и тянула к этой точке родины — на усталых ногах, в липовых лаптях, деревянных костылях, на самодельных, точно игрушечных тачках о трех колесах, — на поклон своему «сермяжному святому».

На арзамасском вокзале меня ошеломило и потрясло зрелище этой убогой и немощной Руси. Вся огромная, вновь выстроенная платформа вокзала захлебнулась толпой. Точно схлынуло восемнадцать веков, и предо мной была библейская Вифезда, куда собирались от восток и запад ждущие ангела и чающие движения воды.

Где таились они до сих пор, эта безногие, безрукие, скорченные человеческие обрубки, сохранившие голову на остатке туловища, люди-змеи, узкие и выгнутые в сторону, человеки-козлы с широким лбом, на который нелепо выскочил единственный глаз, бабы кликуши с искривленными, коричневыми лицами, юродивые в огромных четырехугольных шапках, служивших кому-то прежде футляром для камилавки или шкатулкой! Точно вдруг раскрыла свою пасть долина Энномская и выплюнула всех, кого копила веками от сложения мира.

Все это темное, нищее, больное, сожженное солнцем, покрытое пылью, жалкое и страшное стонало, мычало, просило, провожало свежего человека неотвязчивым, прилипающим взглядом, тянуло к нему ужасные обнаженные члены, распахивало мясо своей груди в ранах, пятнах и язвах.

Чудилось, что под этим, вновь устроенным помостом неокрашенного, еще свеже-благоуханного дерева скопилось зловонное испарение, в котором трудно дышать и от которого кружится голова. С непривычки хотелось бежать без оглядки из этого царства живых теней, протянувших измученные тела на грязном полу платформы и жадно прислонивших изнемогшие спины к вокзальным столбам.

Нельзя было отогнать пугливой мысли, как бы это человеческое мясо, точащее кровь и гной, не коснулось вашей руки, и только усталые и обозленные стражники, не брезгуя, сновали в толпе, расталкивали ее и за жалкие холодные культяпки выводили из неё шумевших.

Сколько на свете страдания и ужаса и горя!

И увидев это воочию, мы все чувствовали себя не в праве спокойно обедать, спать, ехать в вагоне с обычными удобствами.