Пробило уже девять часов. Была близка половина десятого. Мы все еще не садились. На нашу беду, хозяин оказался фотографом-любителем и выкладывал перед нами свои бесконечные альбомы и снаряды.
— Жизнь коротка, не будем терять времени, — робко сказал я.
— Как! — бешено закричал хозяин — А чай? Вы хотите без чаю? Жена так старалась. Оставьте! Вот напьемся и сядем.
В столовой мы поняли, почему мы должны были пить чай. Там был настоящий парад всему серебру, хрусталю и фарфору. Стол был сервирован, как на картинке. Какие салфеточки, какие ложечки, какие блюдечки для варенья! Только в одиннадцатом часу мы загасили огни и сели в круг.
На этот раз духи не торопились. Только минут через двадцать медиум вытянул ногу, находившуюся под моим контролем, и стол заколебался.
— Он двигает ногой и освобождает руку! — среди гробового молчания сказал громко мой товарищ. Это был бы чистейший латинский язык, если бы не хромали два падежа. Почему он говорил на латинском? Вероятно, он хотел чтобы это звучало торжественно, и вместе боялся, что французский доступен медиуму. Дамы взволнованно зашептали: „что?“ „что?“…
Не могло быть горшей ошибки! Спирит не знал что значит по-французски bonjour и недурно владел латынью. Он был католик и молился на языке древних римлян. Весь план наш был погублен.
Медиум понял, что его поставили в условия строжайшего контроля, когда не только невозможно опростать ногу от сапога и давать ее целовать, но даже трудно раскачать столик.
От этого вечера и этой ночи у меня сохранилось кошмарнейшее впечатление бессмысленно погубленных шести-семи часов.
Медиум сидел, как деревянный, как факир, как труп, как мумия, как мешок из человеческой кожи, как субъект, штаны которого налили свинцом. Из нас восьми или десяти человек каждый с наслаждением помог бы ему в какой угодно мистификации, если бы он только двинул пальцем! Мысленно мы умоляли его начать. Если существует внушение — оно сдвинуло бы в этот вечер гору, или, по крайней мере, буфет.
Но он, видимо, дал себе слово наказать нас. И — наказал.
В антракты мы разминали ноги, вытягивали руки. Медиум уныло курил и говорил — да, нет. В три часа ночи он пересчитал восемь или десять пятирублевок, поданных ему сонным хозяином, сказал: „да!“ — надел довольно потертый енот и уехал. Во всем вечере это был единственный момент, который стоило посмотреть…