Петра подняла на него красные заплаканные глаза, когда он звякнул молнией ветровки. Вздрогнула, но тут же с благодарным вздохом закуталась в пропитанную теплом его тела одежду, упавшую ей на плечи. Димитрий опустился на скамью и прожег ее сердитым взглядом. Если бы не эти слезы, застывшие на длинных ресницах, он бы уже свернул на улицу, ведущую домой. Время тишины могло закончиться в любой момент, а он, как идиот, тратил его на совершенно ненужные вещи. Чего она расселась тут и ревет?
– А я узнала вас, – Петра шмыгнула носом и кивнула в сторону поворота набережной, – еще когда вы пробежали туда. Вы ведь не хотели останавливаться. Почему решили вернуться?
Вот ведь глазастая. Узнала, значит. А виду не подала.
– Не выношу женских слез, – ответил Димитрий после недолгого молчания.
Ложь легко скользнула с языка, но по большому счету таковой и не являлась. Странное ощущение свербило между ребер и не давало покоя. Он не хотел, чтобы Петра плакала. Точно, по-другому и не скажешь. Странное ощущение.
– Я в вас ошиблась, – она вытерла мокрую верхнюю губу рукавом его ветровки и, похоже, даже не заметила этого. – Вы не бродяга. Теперь я вижу, что у вас есть дом. Извините.
– У меня есть одежда, – усмехнулся он. – О доме пока речи не было. Может, я снял ее с того бедняги, которого полчаса назад прирезал в подворотне?
Петра недоверчиво покосилась на него и вздохнула. Из-за недавних рыданий вздох вышел судорожным.
– А вы сегодня другой. Не злой, как тогда. Какой-то… расслабленный. И трезвый.
Она снова не поверила ему, это читалось во взгляде. Конечно, Димитрий ни с кого не снимал одежду, а надел свою собственную, но дело заключалось в другом. Слава всегда бежала впереди него, многие поступки приукрашивались людьми больше, чем стоило. И страх. В ее глазах не было страха. Осуждение, сочувствие, презрение в их первую встречу, или вот как теперь – недоверие и беззащитность. Но не ужас, не оцепенение и не немой вопрос, станет ли она его следующей жертвой.
– Похмелился, вот и протрезвел, – проворчал он с неохотой.
– А меня обокрали! – вдруг громко воскликнула Петра и без разрешения уткнулась зареванным лицом ему в грудь.
Больше всего Димитрию хотелось оттолкнуть ее. Его личное пространство не стоило так нарушать. Но он не мог пошевелиться, просто сидел как истукан, даже не ощущая утренней прохлады, и позволял ей вытирать слезы о его футболку.
Если бы Петра плакала из-за него, он бы знал, что делать. Утешил бы ее, стал бы шептать нежные слова, целовать заплаканные глаза и щеки. А когда бы она успокоилась – сделал бы снова так, чтобы зарыдала. И снова бы утешал. Обычно ему нравилась эта игра, нравилось раскачивать эмоциональные качели и наблюдать, что творится с тем, кто сидит на них. Люди после такого превращаются в податливое желе, из которого можно лепить что угодно.