Иногда к шорохам и треску добавлялись еще звуки легких шагов. Неуловимые бестелесные тени с распущенными по плечам волосами и в длинных белых платьях скользили в полумраке. В свое время Ольга поразилась, сообразив, что нонны одеваются как дарданианки, но постепенно привыкла, а когда узнала, что каждая из этих девушек готова за определенную плату оказать не менее определенные услуги, стала посматривать на них с тайным интересом.
Получают ли они удовольствие от своей работы или выполняют ее механически, без души? И если получают, то как им это удается? Каково это – каждый день заниматься любовью с новым мужчиной, особенно чужим и незнакомым? Похоже ли это на ее, Ольги, собственные занятия с мужем? И пользовался ли ее супруг хоть раз услугами нонн?
На эти вопросы она, конечно, не находила ответа и размышляла над ними праздно, от нечего делать, пока ждала, когда же ее заметят те, кто должен встречать посетителей. Проявлять самой инициативу и звать кого-то тут было не принято, но Ольге даже нравилось ощущать себя крохотной и незаметной, стоять и наслаждаться ароматами и тишиной. Будто она растворялась в полумраке, теряла истинную личность и превращалась в совершенно другую женщину, покорную чужой воле.
Рано или поздно одна из прислужниц все-таки подходила. В первые визиты Ольга страшно смущалась и краснела, старалась держать лицо и не ронять достоинство и от этого смущалась и краснела еще больше, объясняя, зачем явилась сюда. Теперь ее уже узнавали и лишнего не спрашивали. Одна из девушек приближалась, смотрела Ольге в глаза, потом разворачивалась и шла в глубь темпла, и это означало, что нужно следовать за ней. В темных нишах висели ширмы, за каждой – открывалась лестница. Ольга спускалась за нонной на один пролет вниз. В комнате, освещенной все теми же масляными огнями, она молча отдавала сверток, сумку, снимала все украшения и разувалась, иногда чувствуя на себе насмешливый взгляд прислужницы.
Неужели эти распутные девицы догадывались, зачем она приходила сюда? Нет, этого не могло быть! Встречи с безликим мужчиной всегда проходили наедине, и он гарантировал, что все останется в стенах молельни, а у Ольги до сих пор не возникло необходимости сомневаться в его обещаниях. Нет, наверняка нонны просто в глубине души завидовали респектабельной лаэрде, чья одежда и обувь стоили как их месячное, а то и полугодовое вознаграждение за нелегкий и не всегда приятный труд.
Несколько раз, выходя из молельни, Ольга заставала ту или иную девушку за поеданием выпечки из ее свертка. Прислужницы не краснели и не извинялись под ее строгим укоризненным взглядом, лишь с равнодушным видом заворачивали остатки еды обратно, но она ни разу так и не высказала упрека вслух. То ли жалела их, в основной своей массе тощих до прозрачной синевы, то ли побаивалась, в чем не решалась признаться даже себе. В любом случае, другие ее вещи не пропадали, а голодные сироты и так получали свои свертки каждый день.