Он, никем не замеченный, забрался сюда из детского любопытства, сел на эту скамью, чтобы передохнуть, и… пропал. На какой-то из праздников отец дарил ему такую игрушку: стеклянный шар, приклеенный к плоской деревянной подставке. Там, под куполом этого шара, открывался целый мир. Там тоже были горы с острыми зубцами вершин и извилистыми хребтами, был крохотный темный лес у подножия, а еще – маленький темно-коричневый домик, притулившийся где-то между небом и землей. Окна у домика выкрасили ярко-желтой краской, что обозначало теплившийся в них свет. Наверно, тот, кто создавал игрушку, просто-напросто копировал дарданийский пейзаж, очень уж очертания совпадали. Возможно, мастер даже сидел на этой самой темно-серой скамье, когда задумывал работу – так походил угол обзора и вид. Только домика не хватало, в реальности его не существовало.
Секрет шара заключался в том, что если перевернуть его и потрясти, снег, прежде толстым покрывалом лежавший на горах и долинах, бурей поднимался вверх, водоворотами окутывал вершины и хребты, а затем медленно, совсем по-настоящему, оседал вниз и снова ложился неподвижной пеленой. Димитрий мог часами сидеть, переворачивая игрушку и наблюдая, как каждый раз снег укладывается по-новому. Узоры никогда не повторялись. И вот, усевшись на скамью, он вздрогнул и забыл, как дышать. Потому что в тот момент ему показалось, что он снова держит в руках волшебный шар, и стоит лишь захотеть, сможет поднять и перевернуть его, взбаламутить белые хлопья и любоваться их медленным танцем в воздухе.
Он никогда и ни для кого не упоминал вслух о том моменте, просто потому что не хватало слов для описания красоты и восторга, которые наполнили его изнутри. Разреженный по сравнению с низинами воздух рвал легкие, но тогда казалось – это от переизбытка эмоций. Он сидел и держал на руках весь мир, он мог управлять им по своему желанию и испытывал настоящий трепет создателя, наслаждающегося своей работой. Ему даже не хотелось переворачивать творение и поднимать бурю. Пусть все остается спокойным. Ему хватало тихого упоительного созерцания и осознания собственной власти над тысячами жизней, распростертых у его ног. Казалось, в тот момент он прекрасно представлял, что ощущает светлый бог, когда сидит и смотрит с высоты на Цирховию и ее жителей. Казалось, он и есть этот светлый бог, и вдруг нашлось объяснение, что это за скамейка и кто и зачем ее тут поставил.
Вот за этим она тут и была. Всегда, с самой первой секунды, как возник этот мир.
Он ходил на это место каждый день, до самого отъезда, и просиживал там буквально с рассвета и до заката и все равно не мог в достаточной мере насытиться зрелищем. Отбыв положенное количество дней, семья покинула дарданийские горы. Отец снова стал прежним, мать погрузилась обратно в пучину переживаний, но Димитрий чувствовал себя другим. Своим детским умишком он понял что-то, что не мог сформулировать. А потом голос в голове заговорил с ним, и оставалось лишь вспоминать ту скамью на склоне, на которую он не вернется уже никогда.