Глядя, как Эрик гладит сына по щеке, она снова заплакала. Отвернулась, прошептала “простите”, увидела, как из мусорного бачка ветром выдуло целлофановый пакет и прижало к окну.
– Перекусим? – предложил Эрик.
Беньямин разворачивал большой гамбургер, когда у Эрика зазвонил мобильный. Он посмотрел на дисплей. Комиссар.
– С Рождеством, Йона, – сказал он.
– Вы уже в Стокгольме? – спросил Йона.
– У нас как раз праздничный ужин.
– Помните, я говорил, что мы найдем вашего сына?
– Помню.
– Иногда вы сомневались…
– Да.
– Но я знал, что все будет хорошо, – продолжал Йона со своим финским акцентом, придававшим его словам серьезность.
– А я – нет.
– Знаю, я это заметил. Поэтому мне надо вам кое-что сказать.
– Да?
– Что я говорил?
– Простите?
– Я был прав, верно?
– Верно, – ответил Эрик.
– С Рождеством, – сказал Йона и отключился.
Эрик пораженно уставился на телефон, потом перевел взгляд на Симоне. Он смотрел на ее прозрачную кожу, большой рот. За последние недели вокруг глаз легли бесчисленные морщинки. Симоне улыбнулась мужу, оба повернулись к Беньямину.
Эрик долго рассматривал сына. От сдерживаемых слез стало больно в горле. Беньямин с серьезным лицом ел жареную картошку. Он весь ушел в свои мысли. Глаза были пустыми, его затянули воспоминания и пустота между ними. Эрик протянул здоровую руку, обхватил пальцы сына. Мальчик поднял глаза.
– С Рождеством, папа, – улыбаясь сказал он. – На, возьми у меня картошки.
– Может, заберем еду с собой и поедем к дедушке? – предложил Эрик.
– Ты правда хочешь туда поехать? – спросила Симоне.
– Думаешь, в больнице так уж здóрово?
Симоне улыбнулась ему и вызвала такси. Беньямин пошел к кассирше и попросил пакет, чтобы сложить еду.
Когда машина медленно проезжала мимо Оденплан, Эрик увидел отразившуюся в окне свою семью – и одновременно огромную нарядную елку на площади. Словно в хороводе, они скользили вокруг елки – высокой и раскидистой, с сотней разноцветных лампочек, которые спиралью поднимались вверх, к сияющим звездам.