Как бы то ни было, вскоре мне предстояло многое узнать о лорде Кардигане.
В последние дни перед отправкой, я, хотя и был занят приобретением мундира вкупе с жутким количеством различных мелких принадлежностей, которые офицеру полагалась иметь в те годы — не то, что сейчас, — покупкой пары лошадей и упорядочением вопросов моего содержания, а все же находил время для мыслей о мисс Джуди. Тот случай, как я обнаружил, только разжег мой аппетит к ней. Я пытался удовлетворить его с одной селяночкой в Лестершире и с молоденькой шлюшкой в Ковент-Гардене, но первая воняла, а вторая успела обчистить мои карманы, и ни одна из них не могла послужить достойной заменой. Я хотел Джуди так же сильно, как и злился на нее, но с момента нашей ссоры она избегала меня и при встречах в доме делала вид, что не замечает Гарри Флэшмена.
Наконец это мне надоело, и вечером накануне отъезда я снова пришел в ее комнату, убедившись, что сатрапа нет дома. Она читала и выглядела чертовски обольстительно в своем светло-зеленом пеньюаре. Я был слегка навеселе, и при виде ее белоснежных плеч и алых губ по спине у меня пробежала знакомая волна возбуждения.
— Что вам угодно? — ледяным тоном спросила она. Я ожидал подобного приема и заготовил речь.
— Я пришел извиниться, — ответил я с видом побитой собаки. — Завтра я уезжаю, и прежде чем это случится, мне хотелось бы попросить у вас прощения за сказанные мной слова. Я сожалею, Джуди, искренне сожалею. Я вел себя как хам… как подлец… и… готов сделать что угодно, чтобы загладить свою вину. Это все.
Она отложила книгу и развернулась на стуле лицом ко мне. Взгляд ее по-прежнему был холоден, и она не проронила ни слова. Я помялся, как застенчивый школяр, — мне хорошо было видно собственное отражение в зеркале, висящем у нее за спиной, позволявшем наблюдать за ходом спектакля, — и снова выразил свое сожаление.
— Ну ладно, — сказала она наконец. — Вы сожалеете. И есть о чем.
Я хранил молчание, отведя глаза в сторону.
— Хорошо, — сказала она после паузы. — Доброй ночи.
— Пожалуйста, Джуди, — отчаянно взмолился я. — Вы так жестоки. Если я вел себя как мужлан…
— Именно так.
— … Это потому что я был вне себя от боли и ярости, и не понимал, почему… почему вы не позволяете мне… — оставив мысль недосказанной, я принялся разглагольствовать о том, что никогда прежде не встречал такой женщины, и что влюблен в нее, и пришел молить о прощении, поскольку не могу смириться с мыслью о том, что она ненавидит меня, и городил прочую чепуху в том же ключе. Достаточно примитивно, скажете вы? Но я ведь еще только учился. Все же зеркало говорило мне, что все идет хорошо. Закончив, я выпрямился, принял торжественный вид и заявил: