– Это потому что ты обошелся так с матерью?
– Боже правый, нет! Послушай, сынок, я расскажу тебе кое-что о себе, нечто, о чем ты, скорее всего, уже догадался. У меня нет совести. Ну, может, и есть, только я ею не пользуюсь и не собираюсь! Твоя мать… Я сыграл с ней скверную шутку, и оба мы это знаем. Она хотела отплатить мне тем же, даже похуже, и только благодаря Богу и тебе не преуспела в своем намерении. Но все это не важно. Ты – мой сын, – я понял, что улыбаюсь во весь рот, а в горле у меня застрял ком. – И какой сын! Да-да, ты.
Быстро темнело, но я разглядел, как губы его скривились в усмешке.
– Было бы здорово поехать с тобой. Но я не поеду.
– Бог мой, но почему? Если тебе не понравится, ты всегда можешь бросить все и вернуться. Знаешь, сынок, от тебя требуется только сказать, чего ты хочешь, и мы все устроим. Вернее, устроишь ты, а я помогу, чем в моих силах. Мне ли не знать, на какой струне надо сыграть, какой угол срезать, чью ладошку помаслить или чье плечо похлопать…
– Да что ты говоришь? Прям-таки чего захочу?
– Абсолютно! Все, что хочешь.
– Отлично, папа, – говорит он. – Больше всего я хочу скакать назад, к тем горам.
Я молча посидел некоторое время, переваривая его слова. Потом говорю:
– Понимаю.
– Нет, не понимаешь, – отрезает Фрэнк. – Это не имеет отношения к матери. Или к тебе. Я уже говорил, что не питаю к ней особых чувств. Как не питаю и не питал ни к кому другому. За исключением разве старушки Сьюзи, да спасет Господь ее грешную душу. Если была у меня мать, так это скорее она. И еще, бог знает почему, у меня нет серьезных претензий к моему отцу, – он улыбнулся мне. – Знаешь, после Жирных Трав, когда я вернулся, сиу снимались с лагеря, и меня так и подмывало заявить о тебе при всех. Потому что помимо своих, ясное дело, подвигов, их восхитило мужество двоих врагов: того солдата с тремя нашивками и всадника с длинным ножом на гнедой лошади. Ну, что ты на это скажешь?
Проклятье, вот ведь ирония судьбы! Если признаться, что я орал от страха, ни он, ни сиу не станут меня даже слушать. Опять все то же заблуждение, обманчивый эффект наружности. Но я был рад, что он верит этому.
– Так что не обижайся, – говорит Фрэнк и поворачивает лицо в сторону заката, где алое зарево сменялось чернотой ночи. – Причина просто в том, что я живу здесь.
– Но Фрэнк, – с хрипловатой натугой продолжаю я. – Сынок, что тебя здесь ждет? Скауты Круку больше не нужны, а гнить в агентстве ты не захочешь. А как Фрэнк Груар нигде не сможешь ты достичь таких высот и богатства, как в большом мире! В самом деле, не такой уж ты и местный, как думаешь. Ты наш сын, а ни я, ни твоя мать не люди Запада…