В пиалу налили воды, опустили небольшие темные шарики, размешали. Жидкость окрасилась в буро-коричневый цвет. Из грязного свертка появился почерневший от старости шприц с такими же старыми большими иглами. Хунхузы скинули куртки, оставшись голыми до пояса. Отталкивающими были их худые желтые тела при свете маленькой керосиновой лампы в облаках сизого опийного дыма. Я содрогнулся, глядя, как они с усилием всаживали тупую иглу в почерневшие выше, локтя руки и медленно вводили друг другу заряд опийной жидкости.
Зато как они преобразились через несколько минут! Глаза вспыхнули, засверкали, жесты стали энергичными, разговор оживленным. Это были совсем другие люди, готовые, казалось, на что угодно, — такая резкая перемена на глазах! И тут до сознания стало доходить, почему этих людей оставляют в зимовье в качестве сторожей: втянувшиеся наркоманы просто непригодны в дальнем походе.
Валентин стонал и ворочался. Я пытался не спать, но морозный день и утомительная ходьба по глубокому снегу взяли наконец свое: вдруг как провалился куда-то…
Сколько спал — не знаю, но проснулся от толчка, приподнял голову. Взволнованный, красный от жара Валентин сидел рядом и шептал скороговоркой:
— Вставай, кажется, Володьку убили! Он уже давно вышел на улицу и не возвращался. А сейчас я услышал за дверью звук упавшего тела: наверное, зарубили топором, чтобы без шума, по одному…
Я прыгнул с нар, винтовка в руках. Володино место было пусто! Что я собирался делать? Кажется, хотел метнуться во двор, но тут же сверкнула другая мысль: перестрелять сейчас же всех этих на нарах!
Эта борьба с самим собой длилась несколько долгих мгновений, как вдруг… скрипнула дверь, и у порога, в клубах ворвавшегося морозного воздуха, появился очень бледный… сам Андрианов!
«Не добили, — ожил», — мелькнуло в сознании. А он, держась за косяк, едва слышно прохрипел:
— О, чегт! Я, кажется, совсем одугел от опийного дыма. Стгашно замутило. Вышел во двог, подышал, подышал свежим воздухом и — хлоп! Упал, как чугка, сильно удагился, а встать не могу. Потом почувствовал, что замегзаю, едва поднялся…
Мы смотрели на него как на привидение, явившееся с того света, не могли произнести ни слова. А он как-то тупо огляделся и закончил неуверенно:
— Вгоде чуть-чуть светает. Может, пойдем, гебята, а? Больно уж тут того — неспокойно, нехогошо…
Едва переведя дух, Валентин просипел, что ему лучше, он готов двигаться хоть сейчас. Разбудили Кузьмича. Тот спросонья ничего толком не понял, стал было спорить, что рано, но мы быстро собрали вещи, завьючили покрывшуюся за ночь изморозью лошадку и вышли до света, без завтрака. Нервы были натянуты, есть никому не хотелось.