Мы оба по-китайски хорошо объяснялись, все понятно до единого слова. Встал я, обернулся. А тот стоит около дверей нашей избушки, одет в синюю дабу — хлопчатобумажная ткань такая. Не старый. Усики черные книзу опущены, улыбается криво, золотой зуб поблескивает. Посмеивается, а держит нас на мушке: мукденский маузер с толстым двойным стволом прямо мне в лоб смотрит.
Все у меня обвалилось внутри. Ну, думаю, конец. Как он подкрался словно кошка? И вдруг осенило: это же по тропе, что я за собою оставил; моя волокуша его и привела. Прав был дед, предостерегал не оставлять следов! Да что уж теперь…
Так увлеклись своей добычей, что всю осторожность от голода забыли и слышать ничего не слышали. Положим, и шум ручья мешал, конечно. Но ружья-то, ружья в глухой тайге где оставили? Вот теперь и крышка…
Подхожу к нему, а он кричит: «Стой! Снимай патронташ, бросай сюда, сам ни с места! Шаг сделаешь — застрелю! Выворачивай карманы. Так. Снимай шапку, кидай сюда!» Это, может, у меня в шапке запасные патроны спрятаны…
Поставил меня в сторону, потом деда обыскал. Отобрал у него пороховницу, мешочек с пулями, коробочку с капсюлями. Осмотрел ружье, снял с рожка капсюль и швырнул в ручей. А ружье бросил на землю. «Вот так, — говорит, — теперь оно больше стрелять не будет»… Так оноч и есть: хоть и заряд, и пуля в нем забита, а без капсюля теперь что оно? Палка палкой!
Засмеялся хунхуз своей находчивости. «Зачем, — говорит, — мне лишний груз тащить — старое барахло». И ногой отшвырнул его в сторону. А мою винтовку погладил — «пудали» — ничего, мол, хорошая. Пригодится.
А у меня как туман перед глазами…
Все, что только мало-мальски годно в таежном хозяйстве — он у нас забрал, — топорик, ножи, посуду. И козла целиком забрал, приторочил за плечи поверх своей сумки. Мою винтовку на плечо повесил, а своя в руках, наготове, с нас своих змеиных глаз не спускает.
Тут старый стал просить. Оставь, мол, кусочек мяса. Мы уже сколько дней голодали, до дому не дотянем, погибнем. Хоть голову нам оставь.
Даже руки ладонями вместе сложил, как на молитве. Но напрасно унижался: разве у хунхуза сердце есть? Только рассмеялся ехидно:
— Поскорее побежите, не подохнете. Да много вас тут, собак, бегает, еще останется!
Харкнул, плюнул в нашу сторону, взвалил козла со всеми пожитками на спину и пошел. Оглянулся. «Стойте, говорит, — смирно, пока не уйду совсем. Увижу, что шевелитесь, перестреляю как зайцев!» И пробурчал еще: «Патронов на вас жаль, да и шуметь неохота, сами подохнете»…
Отошел шагов десять, оглянулся, потом еще раз. Мы стоим. А ему неловко вертеться с таким грузом, он и пошел дальше не оборачиваясь. Я стою, смотрю вслед, и такая слабость на меня нашла: вот, — думаю, — теперь уже гибель, ни ноги, ни руки не шевелятся…