Так и решили. Поужинали и улеглись на свои косульи шкурки. Встали чуть свет, позавтракали, накормили собак и отправились.
По вчерашнему следу брата поднялись на высокий хребет, перевалили и спустились в неширокий распадок, плотно поросший старым смешанным лесом. Вдоль ключа стали попадаться тополя в два-три обхвата. На многих глубокие царапины от медвежьих когтей: видно, район их зимних квартир. Правда, медведи редко ложатся два года подряд в ту же берлогу, чаще отыскивают новые дупла, но во время осмотра оставляют хорошо заметные борозды.
Шли часа полтора. Вдруг Арсений предупреждающе поднял руку. Все встали, замерли. Он обернулся:
— Видишь? — спросил приглушенно, показал на могучий тополь со сломанной вершиной. На высоте более десяти метров чернело круглое окошко-дупло. То ли раньше зимовал медведь поменьше, то ли этот подрос, но вход оказался тесным, хозяин расширил его, оторвав всю правую кромку. На темном фоне ясно виднелась широкая полоса отодранной коры и щепы.
— Хорошо видно?.. Налаживай аппарат, пойду его выгонять: мы с Чигони будем стучать по стволу.
— Давай! — Я достал фотоаппарат, нацелился. И, хотя брат меня страховал, был наготове: аппарат в руках, винтовка рядом.
Арс медленно, сквозь кусты, пробирался к дереву. Чигони за ним. Я ждал. И вдруг:
— Ах, дьявол, ушел ночью! Вот досада…
Подошел к тополю — правда: свежий выходной след. Зверь, конечно, слышал охотника и собак вчера вечером и, когда они скрылись, спустился и ушел. Что делать? Посоветовались и решили: пила и топор больше не нужны, пусть Чигони идет в палатку заниматься хозяйством, а мы с собаками пойдем преследовать. Авось нагоним.
Из всей малоопытной своры самой надежной была длинноногая огненно-рыжая Ласка, удачная помесь русской борзой и немецкой овчарки. Дивно было наблюдать, когда, преследуя, она летела словно косуля, оставляя далеко позади всех остальных собак. Единственным недостатком этой послушной и ласковой суки была некоторая робость: при встрече с крупным зверем ей не хватало какой-то доли злобы, напористости.
Пошли по следу, и стало видно, что глубокий снег просидевшему несколько дней в тепле медведю не нравится. Он стал петлять, влезать на упавшие стволы деревьев. Посидит, идет дальше. Очевидно, ищет новую берлогу или когда-то подготовленную; подходит ко всем толстым деревьям, осматривает. По следу это прекрасно видно. Понятно, мы имеем дело с гималайским медведем, он почти всегда зимует в дупле. Бурый чаще ищет берлогу под корнем или выкапывает где-нибудь на склоне горы в земле.
Нашего медведя все дупла почему-то не устраивают; после осмотра он шагает дальше, а мы за ним. Но идет не по прямой, а описывает большую дугу, забирая все время вправо. Уж не хочет ли он вернуться в тот же тополь, который покинул ночью?