— Это верно.
— Каждый человек все на что-нибудь да годен. Один умеет делать то, чего другой не умеет. Я в твоем деле не мастер, а ты за мое не возьмешься, — весело засмеялся старик. Потом спросил: — А ты где служишь?
— Людскими делами занимаюсь. Судья я, дед, — почти крикнул тот, как будто Караколювец был туговат на ухо.
— Слышу. Дай доскажу свою думку, да только другого боку. Мое занятие не для тебя, как и твое не по мне, да есть таки сходное в них. Скажем: стану я судить, буду правды допытываться, а ты станешь овец пасти — траву выбирать, где лучше. Какая б ни была у человека работа, он на земле живет, не на небе. У птиц другое дело. Скажешь, летит и человек на аэроплане! Но это не то: птичка летит на своих крыльях, а человек на чужих.
— Но сделанных руками человека, дед, — заметил судья.
— Так-то оно так, но ведь ежели меня спросить, это ведь не мастерство — машина-то. Где это видано, чтоб откормить животное, которое в десять раз больше обычного работы делало. Ведь это и есть машина…
— Заговорились, видишь куда ушел мой приятель, — прервал рассуждения Караколювца судья.
— А, кто он такой? — полюбопытствовал дед Габю. Он поглядел из-под ладони на человека, который что-то выкапывал из земли и клал в баночки.
— Профессор, ученый человек.
— В чем же его наука, сломанное ли починять, людей ли лечить или дома строить?
— Да нет. Он жизнь изучает, дедушка, — опять слишком громко ответил судья.
— А что ее жизнь изучать? Она сама собой идет.
— Таково уж его профессорское занятие.
— Он что семейный, дети есть у него? Сколько ему лет?
— Да лет-то ему немало. Пожалуй, поздно уж ему жениться.
— А-а, — протянул дед Габю, — где ему жизнь, как ты говоришь, изучать, и какое он понятие о жизни имеет, ежели детей у него нет. Ты погляди, все в мире плодится, умножается, не хочет оставаться в одиночестве. Чудное дело. — И Караколювец потерял интерес к разговору. — Ну, пойду! Заболтались, вон оно куда ушло стадо-то.
Баран увидел деда Габю и замотал головой, звеня колокольцем.
*
Здравко томился, часто поглядывал в просвет занавески, когда же, наконец, стемнеет. В углу лежал приготовленный рюкзак. Через час должен был прийти Георгий. Тихие шаги нарушили тишину, вошел Георгий. Здравко понял — что-то случилось, если Георгий решился придти засветло, и вопросительно взглянул на него.
— Живко арестовали.
— Не выдаст.
— И все-таки. Материалы и оружие нужно вывезти немедленно.
— На чем?
— Возьмем осла у дяди Дмитра.
— Хорошо.
Через час по кривым уличкам маленького города двое молодых крестьян вели тяжело нагруженного осла, молча поглядывая за ограды дворов. Прислушались, не идет ли кто за ними. Облегченно вздохнули только, когда вышли из города. Все кругом было окутано мраком, и они невольно оглядывались на городских огней. Вдруг осел насторожил уши, замотал головой, будто недовольствуя, что гнали его в темноту. Георгий и Здравко сжали рукоятки пистолетов. Кто-то шел навстречу, мрак впереди будто зашевелился, показались двое полицейских.