— Господин офицер!.. — обратилась к нему Вагрила.
Офицер сморщился: в нос ему ударил смрадный воздух, и он невольно отпрянул назад.
— Господин офицер! — продолжала Вагрила. — Мы ни осужденные, ни подследственные, за что с нами так обращаются…
— Что вам угодно? — прервал ее Буцев.
— Прикажите хотя бы окно открыть. Сами видите, дышать нечем! Дети тут задыхаются. Они-то за что страдают?
— Я только что приехал, и еще не в курсе дела. Впрочем, я распоряжусь.
Буцев козырнул по привычке, щелкнул каблуками и ушел. Полицейский, стоявший в коридоре, снова закрыл дверь.
— Что бы там ни было, а человек должен оставаться человеком, — сказала Вагрила.
— Порой он хуже зверя! — сказал кто-то из мужиков.
— И зверь доброе слово понимает, — ответила Вагрила.
Время шло, а окно не открывали. Дети уже не плакали, а только хныкали. Широкая спина полицейского по-прежнему маячила в окне.
— То, что ты молвила, — спустя немного обернулся к Вагриле все тот же мужик, — верно для зверей, но не для людей.
— Человек добрым рождается, да мир во зле живет! — возразила ему Вагрила.
«Господи, станут ли когда-нибудь люди такими, чтоб только добро друг другу делать? Чтоб спокойно, без страха жили!» — думала она.
Полицейский вдруг встал, повернулся и приник к окну.
— Кто здесь воздуха хочет? — заорал он. — Вы не у себя дома, чтобы распоряжаться!
Вагрила поджала губы. Она понимала, что права, но люди еще не скоро станут такими, какими должны быть. Вечером их увезли.
*
Юмрукчал надвинул белую шапку. Зима уже засела в горах, в ожидании удобного случая, чтобы покрыть снегом леса и поля.
— Где зимовать будем? — волновались партизаны. Одни предлагали разойтись по селам, другие — разбиться на небольшие группы и вырыть землянки в лесных дебрях. Георгий Ваклинов только улыбался, зная, что этого нельзя делать, но никому не возражал. Наконец он распорядился объединить отряды двух околий на одной базе.
— Товарищи! С сегодняшнего дня мы — один отряд, — сказал командир. — А выпадет снег — каждый вечер операция. Больных отправим в лазарет…
Здравко закусил рукав, сдерживая кашель. Сидевший рядом Герган невольно вздрогнул, взглянув на его неестественно удлинившиеся пальцы, — никогда еще не видел таких длинных пальцев.
*
Наступил вечер. Партизаны, проходя мимо Здравко, прощались с ним. Он пожимал протягиваемые руки, заглядывал в глаза товарищей. Что-то странное было в его взгляде. Он словно навсегда прощался с ними и потому старался запомнить их.
— Мы еще встретимся, — шепнула Дафинка, ласково улыбаясь, но уверенность, прозвучавшая в ее словах, показалась ему наигранной.