Ослабел он, будто кто-то вдруг похитил его силу. Неделю назад приходил проведать его брат Колю, привязал к балке пеньковую веревку, чтобы мог старик, ухватясь за нее, подняться с постели. Сидя целыми днями в одиночестве, он перестал и ворчать. Голос его стал слабым, мысли отрывистыми, путаными. Разве мог он раньше терпеть, чтобы буйволы на дворе ревели? Кряхтя поднялся, опираясь на палку.
— Куда все подевались? — крикнул он. В ответ только хрюкнула свинья.
— Пошла, пошла! — замахнулся он на нее палкой, но она даже не пошевелилась.
Пришла Габювица, неся охапку хвороста.
— Будет проходить закупщик из Ловни-Дола, продай ее, — сказал Караколювец, указывай на свинью. — Буйволов-то выпусти, жара-то идет какая!
— А ты зачем встал? — обойдя его, сказала Габювица и бросила вязанку в кухню.
— Мешаю, я тебе, что ли? — Караколювец вздохнул и тихо поплелся под навес, прилег на груде хвороста.
Солнце поднялось на аршин над Крутой-Стеной. На дворе стояло осеннее марево. В этот день было особенно жарко. Буйволы тыкались в ворота и беспомощно кружились по двору.
— Габю, поведу их на выгон, окаянных! Вот тут хлеб тебе положила.
Караколювец посмотрел на белый узелок и ничего не ответил.
Буйволы радостно замычали за воротами. Во дворе стало тихо. Рой мух закружился над Караколювцем. Он вяло помахивал рукой, отгоняя их. «Не к добру это». Всем телом почувствовал, что с ним происходит что-то плохое. И невольно обвел тоскливым взглядом дом, словно прощался с ним.
Во двор вошел дед Цоню. В руках у него была горлянка. Подошел, уселся рядом, и заговорил:
— Все недосуг проведать тебя! С каких пор уж собираюсь! Спозаранку сегодня ходил в лес за водой из свяченого колодца. Может быть, поможет?
Искорка надежды блеснула в мутных глазах деда Габю, он взял горлянку. Несколько капель скатилось по его морщинистым щекам.
— Свяченая… Может, и был бы от нее прок, ежели бы душа и хлеб принимала.
Дед Цоню отвел глаза в сторону, чтобы дед Габю не подметил в них тревоги и сожаления.
— Это у тебя все от забот, точат они тебя изнутри и силы твои грызут. Забудь о них — встанешь на ноги. Рано помирать собрался… Душа с телом так легко не расстается.
— Да тела-то уже не осталось! — потрогал свою грудь Караколювец, — высох я совсем.
— А зачем от еды отказываешься?
— Да ничто в рот нейдет. Подошло мое время.
— Неужто человек ведает, сколько ему отпущено по земле-то ходить?
— Человек он — человек, покуда на ногах стоит, — ответил дед Габю, — а меня уже ноги не держат…
Мухи наседали на него, облепляя лицо, и дед Цоню тщетно отгонял их.