— Всегда ты так… случись какая беда — вспыхиваешь как порох.
Бияз уже думал о другом.
— Хоть и повздорил я с Габю… Однако надо бы на похороны сходить, ты как думаешь?
— Надо сходить, чего уж тут поминать о раздорах при таком горе.
После полудня Биязиха набрала букет журавленика и первоцвета, завернула в платок несколько свечек и пошла к Караколювцам. Дверь дома была открыта. Входили и выходили люди. Много народу стояло во дворе. В комнате на нее пахнуло ладаном. Женщины бесшумно расступились, пропуская ее к открытому гробу. «Будто спит», — прошептала Биязиха и опустилась на колени, несколько раз поклонилась, осеняя себя крестным знамением. Потом поднялась и отошла к женщинам, которые сложив руки на поясе, молча стояли в надвинутых на глаза черных платках.
Вагрила тоже молчала. Лицо у нее было неподвижное, будто окаменевшее. Она неотрывно смотрела на лицо покойного сына. «Худо это, лучше бы уж причитала да выла, все бы полегчало ей, — подумала Биязиха. — Надобно как-то расшевелить ее». Она поглядела по сторонам, отыскивая Гергана. Он стоял у двери. Биязиха подошла и взяла его за руку. Подвела к матери и шепнула на ухо: — «На мать гляди».
Веки Вагрилы не дрогнули. Сухие глаза, застывшие в немом горе, не обратились на младшего сына. Биязиха тихо вздохнула.
*
Послышался отдаленный раскат грома. Поднимаясь из-за горного хребта, всползала на голубой небосклон серая туча. Бияз застегнул ворот рубахи и сказал:
— Дождь будет.
— Похоже на то, — согласился Недко Паша, облизнув потрескавшиеся губы.
— Вчера Петкан на Крушаке люцерну косил. Наверно подсохла уже, съездим за ней.
Недко Паша снова поглядел на небо и сказал:
— Успеем, сбегаю за телегой.
Трифон Бияз и еще двое мужиков, взяв грабли и деревянные вилы, вышли на улицу. Вскоре подъехал Недко и они укатили. Когда они вернулись обратно, во дворе было уже пусто, люди попрятались. Черная туча уже стояла над селом, роняя первые крупные капли. Едва успели перебросить сухую люцерну в сарай, как полил дождь. Стоя под навесом мужики тихо переговаривались.
— Тяжело ему было расставаться с жизнью.
— Еще бы, молодой ведь…
— Жить бы ему да радоваться…
Вспыхивали молнии, удары грома рвали воздух. Но скоро посветлело. Дождь поредел и совсем перестал. Протянув лучи с омытого свежего неба ласковое солнце сушило лужицы во дворе. Вымахнувший чуть ли не вровень с плетнем репейник стряхивал последние капли.
*
Пришел священник. Белая рука, высунувшись из парчового рукава, помахивала кадилом. Сгустился запах ладана и нагретого воска. Четверо мужиков подняли гроб и понесли. Вагрила как привязанная двинулась за ним. На крыльце она словно очнулась, огляделась по сторонам. Ничто не изменилось, все было таким как прежде. «И шелковица такая же как и была!» — ужаснулась Вагрила. Как все вокруг смогло остаться незыблемым, когда она сама так быстро переменилась? Гроб удалялся. Она поняла, что не может остановить его, как и горе ее не может омрачить солнце, изменить шелковицу, небо и двор…