Не услышав ответа, он приоткрыл дверь.
- Ты разве не проводишь меня? - спросил он, видя, что жена не двигается с места.
- Поезжай уж, - выдохнула Мария. - Я устала.
- Ну, как знаешь. - Он подошел к ней, поцеловал в щеку. - Приеду через две-три недели. Писать не смогу…
- Вот видишь? Что я говорила? Не хочет, чтобы провожала, - заговорила Алена, когда Василий ушел. - Ну я уж поймаю, от меня не уйдет. Ты сиди тут и ни с места, а я пойду. Всю правду вызнаю, уж не сомневайся…
Алена прибежала через час, раскрасневшаяся, с торжеством в глазах.
- Что я говорила?! Ты слушай, слушай, зря не скажу. Мужик он и есть мужик, только отвернись…
- Расскажи толком, - взмолилась Мария. - Что было-то?
- Не один он поехал, вот что. Смазливая такая бабеночка. Уж как он вокруг нее - и «пожалуйста», и «будьте добры». И чемоданчик ее - наверх, и нижнюю полку свою - нате вам, сам на верхнюю полез, будто молодой…
- Так это, наверное, просто попутчица…
- Ишь ты, попутчица! Ты поглядела бы, как он ей улыбался, а как она ему!..
- Тебя-то он видел?
- Видел.
- Ах, как нехорошо!..
- Не видел бы, кабы просто так ехал. А то ведь все по сторонам зыркал. Ну и углядел, куда там спрячешься?
- Ну и что?
- Ругаться начал. Все, говорит, не угомонишься, сорока…
- Так и сказал? - засмеялась Мария. - Это же он шутил, я знаю.
- Ты там была? Ну и не говори. Я ему эту «сороку» еще припомню. Я бы сказала им обоим, чтоб покраснели вместе с чемоданами. Да промолчать пришлось. Другая думка запала, боялась спугнуть.
- Что еще за думка?! - Мария сжалась вся, оглянулась на дверь.
- А мы накроем их, голубков. Пускай поуспокоятся денек-другой, а уж потом…
- Ой, Алена, не к добру это. Чует мое сердце.
- Раньше надо было чуять. Теперь уж слушай, что говорить буду. Сиди и слушай…
Утро выдалось тихое и ясное, когда Василий сошел с поезда. Оглянулся - никого, один только и сошел. А бывало, когда мальчишкой прибегал сюда - семь верст от деревни Березовки не велика даль для молодых ног, - тут, на этих самых путях, к приходу поезда всегда толкался народ. Кто-то уезжал, кто-то приезжал, бабы яблоками торговали, свежими огурцами, картошкой, скрипели подводы, фыркали лошади. И колокол гремел у станционной пристройки. Он и посейчас висел, этот колокол, почерневший, давно не чищенный, и было удивительно, как это его еще не стащили охотники за экзотикой - туристы.
Василий отошел в сторонку, бросил на землю рюкзак, сел на свой чемоданчик и закрыл глаза, представляя эту былую станционную суету. Поезд ушел, затих вдали, и навалилась тишина. По ту сторону путей шумели близкие сосны, солнце, поднимавшееся над лесом, грело спину. То ли вагонный недосып давал себя знать, то ли разнежило возвращение в края родные, но не хотелось Василию вставать: так бы и сидел целый день, не двигался.