- А мы чего с вами будем делать? - щебетала девушка.
- Все, - уверенно отвечал он.
- На охоту пойдем?
- Я с молодости не люблю охотиться.
- А на рыбалку? Вы меня научите рыбу ловить?
- Могу. Но нам будет не до этого.
- А чего же делать? - задыхаясь от таких таинственных обещаний, спрашивала она.
- Все.
- А что все-то, что?
- Ты когда-нибудь любила по-настоящему?
- Н-не знаю, - покраснела она. И тут же спохватилась: - Больно надо!
- А мне надо. Мне еще только предстоит полюбить. Можешь себе представить?
- Неправда.
- Сегодня мне надо, чтобы это было правдой. Но ты меня не бойся.
- А чего мне бояться?
- Мы же будем почти одни. Я могу наговорить комплиментов, подарить цветы, даже поцеловать тебе руку.
- Мне еще никто не целовал руку…
- Так надо, понимаешь?
- Зачем?
- Секрет один есть. Я тебе обязательно его передам. Только потом.
- Игра, что ли, такая?
- Вроде этого.
- Интересно…
Но Василий видел: она все же насторожилась. Шла не такая беззаботная, стала задумываться, искоса взглядывая на него. Видно, уже обожглась в жизни, наслушалась лживых обещаний. Он не успокаивал ее, знал: завтра эта настороженность рассеется.
Деда Кузьму они встретили в перелеске, далеко от Березовки.
- А я как знал, что ты приедешь, - обрадованно заговорил дед еще издали. - Надо, думаю, встретить человека, как же. Что Манька приедет, в голову не стукнуло, а о тебе знал…
Солнце грело как-то по-особому ласково, жаворонки заливались, трепыхаясь в небе, пахло переспелым луговым разнотравьем, и торопливый обрадованный говорок деда Кузьмы естественно вплетался во все это, словно приносился ровным обволакивающим ветром, порождался доброй природой.
- Все такой же, Матвеич, держишься, не стареешь, - ласково обнял его Василий.
- Помирать нам никак нельзя, - по-своему поняв его слова, заговорил дед. - Деревня живая, пока люди в ёй. Родина - потому и родина, что хранительница рода она, родина. Род, забывший о родине, что ветер в поле, везде ему холодно, а родина без рода - так, природа дикая, ничейная, никому не нужная.
- Мудрый ты стал, Матвеич.
Василий сказал это серьезно, проникновенно, без доли иронии. Он вдруг позавидовал деду, под старость осознавшему свою высокую значимость. Хранитель отчины - многие ли могут таким погордиться? И одновременно пожалел его: все один да один, бабка Татьяна - какая собеседница? - намолчится, надумается всего. Забот по дому многовато, правда, - хозяйство-то все свое, - ну да работа думам не помеха.
- Станешь мудрым, - обрадовался похвале дед. - Вы вон упорхнули, а мне за всех вас думать приходится.