— По-твоему, его величество судит о людях лишь по тому, кто был их отцом? Я любил и почитал отца, но если бы я был так глуп и никчёмен, как ты, должно быть, думаешь, его величество не стал бы держать меня при себе и советоваться со мною…
— Я не узнаю тебя, Инени, друг, которому отдано моё сердце, — тихо сказал Рамери. — Неужели смерть моего учителя, моего возлюбленного отца так изменила тебя, что ты готов уже забыть его имя и спешишь вознестись к самому солнцу?
Щёки Инени вспыхнули тёмным гневным румянцем.
— Я давно хотел сказать тебе, Рамери, что мне неприятно, когда ты называешь моего отца своим отцом. Для тебя он только учитель, наставник, но не отец. Я стерпел это у его смертного ложа, но не хочу, чтобы ты кричал об этом на всех углах.
— Ты прекрасно знаешь, что я не кричу об этом на всех углах.
— Если хочешь узнать правду, то я скажу тебе — мне часто казалось, что отец любит тебя больше, чем меня, своего единственного сына. Я терпел это, хотя порой бывало и нелегко, памятуя о том, что ты всего лишь пленный ханаанский царевич и у тебя нет ни отца, ни матери. Но потом…
— Ты не гнушался мною вплоть до вчерашнего дня. Ещё совсем недавно мы поверяли друг другу тайны сердца, мы плыли в погребальной ладье божественного отца, обнявшись, как братья. Если я тебя правильно понял, ты давно знал обо мне и Раннаи, так что же случилось сегодня? Ты готов оскорбить не только меня, но и своего отца, ты говоришь жестокие слова, а сам отводишь взгляд, словно стыдишься посмотреть мне в лицо. Или правду говорят мудрые люди, что богатство и власть могут изменить любого, самого доброго и благородного человека?
— По какому праву ты, в чьих жилах тёмная ханаанская кровь, говоришь со мной так? — воскликнул Инени, в гневе даже потрясая кулаками, от его обычного спокойствия не осталось и следа. — Ты, чей отец был правителем нищей и ничтожной Хальпы, чья мать митаннийка, ты, живущий щедротами Кемет и благодеяниями её царя, ты смеешь говорить мне подобные вещи? Ты, опозоривший мою сестру, отнявший у меня любовь отца, ты, смуглолицый, ещё упрекаешь меня? Правы были мои жена и тесть, когда предостерегали меня и удерживали от дружбы с тобой, когда говорили, что знакомство с презренным хурритом навлечёт на меня несчастье! Я буду молить богов, чтобы ребёнок, которого носит Раннаи, при рождении перевернулся лицом вниз[121] и не окутал бы свою мать позором на долгие годы, пока она будет ещё жива!
Побледнев, Рамери поднялся с кресла.
— Твоих детей я проклинать не стану, ибо в них течёт кровь моего учителя, которого я люблю и пребывающим в Аменти. Ты прав, досточтимый Инени, отец мой хуррит, а мать митаннийка, и, если бы войско его величества Тутмоса II не вторглось в пределы Хальпы, я сейчас правил бы ею. Но ты намного хуже меня, ты хуже гиены, пожирающей трупы несчастных путников в пустыне. Ты, столько лет называвший меня своим другом, предал меня в тот миг, когда отхлебнул вина из золотой царской чаши. Ты склонился, как тростник, под руками своей жены, которая даже не пожелала прийти к смертному ложу твоего отца и дать ему наглядеться на внуков. Что ж, пусть сын его дочери и презренного Араттарны, царевича Хальпы, приносит поминальные жертвы его Ка в Доме Вечности. Имени твоего я больше не знаю, и, если увижу тебя умирающим от жажды в пустыне, дам тебе глоток воды лишь потому, что дал бы его любому кочевнику, любому жалкому кушиту или бекену