* * *
Время всегда летит, летит неудержимо, как птица, гонимая ветром, её крылья окрашиваются то золотистым сиянием рассвета, то серебристым светом звёзд. Иногда оно подобно стреле или солнечному лучу, пронизывающему одинаково и каменные стены дворцов, и глинобитные стены лачуг. Оно избирает лицо или сердце человека или то и другое вместе и оставляет на них следы своего неумолимого резца. Не успев побыть настоящим, становится прошлым, ибо первый вздох мгновения уже становится добычей вечности, и так день за днём, год за годом, столетие за столетием. Оно сильнее богов, ибо и боги подвержены течению времени и так же рождаются и пропадают в глубинах людской памяти, чтобы тысячелетия спустя возникнуть вновь или исчезнуть навсегда. Время, как жадно отверстый голодный рот, поглощает без разбора радости и печали, любовь и смерть, превращает детей в старцев, старцев — в бесплотные тени, пирамиды — в груды камней, царские сады — в заросшие сорной травой долины. Оно и жестоко, и милосердно, ибо наносит раны и само же врачует их, и оно не даёт пустовать тронам, хотя порой и оставляет пустым брачное ложе…
Много дней прошло со дня смерти Тутмоса II, его священное тело давно упокоилось в роскошной гробнице на западном берегу Хапи, на голову Тутмоса III была возложена двойная царская корона, но он до сих пор не сочетался браком с царевной Нефрура. Желание покойного фараона видеть её женой Тутмоса было только его желанием, отчасти — желанием Хатшепсут и её собственным, но молодой фараон хранил молчание, всё продлевая и продлевая дни великой скорби, как будто и не замечая своей сводной сестры. Аменемнес, уже глубокий старик, почтительно напоминал ему о желании Тутмоса II и о том, что фараон не может жить без царицы, но Тутмос только отмалчивался, никому не доверяя своих мыслей. Он не говорил об этом даже с матерью, хотя Иси, ставшая совсем безгласной после смерти возлюбленного, и не осмелилась бы давать ему советы. Все знали, что скорбь его по отцу не будет вечной и не всегда будет вынуждать молодого фараона проводить дни в тяжёлых воспоминаниях и мрачных раздумьях, но кто мог прекословить ему? Только Аменемнес, но он не хотел этого. Тутмос был из породы царственных львов, всегда готовых показать свои когти, и производил впечатление человека, выросшего в военных казармах, — трудно было поверить, что отцом его был миловидный и хрупкий Тутмос II, а матерью — ласковая красавица Иси. Если бы он был красив и весел, всё могло бы быть иначе, во всяком случае, так думала Нефрура, но молодому фараону не было свойственно ни то, ни другое. Царевна терзалась страхом, сомнениями, опасениями за свою судьбу. Что, если Тутмос другую изберёт главной царицей, хотя бы нежноокую Мерит-Мут, дочь Тутмоса II от вавилонской царевны? Она с трудом сдерживала обиду на мать, которая вся предалась безудержной страсти к Сененмуту, делая вид — а может быть, так оно и было на самом деле, — что её совсем не касаются дворцовые и государственные дела. С помощью Аменемнеса, мудрость которого стоила разума любого чати и всех советников вместе взятых, молодой фараон постепенно знакомился с делами государства, вникал во все подробности, но порой казалось, что строительство дамб и каналов и судебные дела степатов