— Она пребывает в страхе, возлюбленный мой господин, в сильном страхе.
— Чего же ей бояться? Твоей матери оказывают все царские почести, как было при жизни отца. Поистине, вы, женщины, всегда найдёте причину для беспокойства! Разве я сказал ей или тебе, что вы неугодны мне? Разве повелел удалиться в Мен-Нофер? Разве лишил благовонных умащений, драгоценностей, рабов? Иди к ней и успокой её, если она боится моей немилости. Или она боится ещё чего-нибудь?
Нефрура едва подавила злорадную улыбку.
— Нет, это всё, мой господин. Я сейчас же пойду к ней и передам твои милостивые слова, если только приближённые уже покинули её покои.
— Какие приближённые? Я в последнее время слышу только об одном.
— Когда я уходила, у неё были Хаи и Сен-нефер, военачальники.
— А с каких это пор она принимает у себя военачальников?
— С недавних, мой господин. Они приходят, чтобы утешить её в её несчастье.
— Одного Сененмута уже недостаточно?
Нефрура проглотила обиду своей матери, но женщина в ней всё же возмутилась и вознамерилась отомстить.
— Я не понимаю, о чём ты говоришь. Этих людей любил и отличал его величество, а Хаи был одним из его друзей, приближённых к плоти бога, кому поверяют то, что в сердце… Разве удивительно, что теперь они окружили своей заботой ту, которая одинока и несчастна?
— Может быть, она ещё вздумает давать им советы, как лучше брать крепости и учить колесничих? — Раздражение Тутмоса слишком явно вырвалось наружу, и это выдало его возраст, его мальчишескую неопытность. — Но смотри, чтобы она не забыла, что войском командую я!
Нефрура удивлённо подняла брови.
— Кто же осмелится спорить с этим, твоё величество?
— Я сказал, довольно с неё этого Сененмута и красивых телохранителей! — Тутмос ударил кулаком по подлокотнику кресла, видимо, решив не сдерживаться больше. — Передай своей матери, что я запрещаю ей видеться с военачальниками, пусть довольствуется теми, о ком я сказал! Сегодня она разделяет своё горе с Хаи и Сен-нефером, а завтра я услышу, что Хаи по её приказу отправился в земли Куша! Я сказал — запрещаю!
— Твоё величество, — Нефрура умоляюще сложила ладони, — прости меня, недостойную…
— Что ещё?
— Ты не можешь запретить этого, так ещё никогда не бывало! По обычаю в дни великой скорби все рехит могут выражать своё сочувствие царице, даже самые ничтожные из них, если только это свободные люди, а не рабы. Твоё величество до сих пор не сложил с себя бремени скорби, во дворце нет ни пиров, ни увеселений, и народ Кемет видит царские одежды, приспущенные с левого плеча[70]. Нельзя идти против обычая, освящённого веками! Спроси у жрецов, они скажут тебе…