— Я тоже никогда не ездила верхом.
— Ты уже большая, — отвечает Лео.
Да и маленькая нелегкий мешочек. Отдохнув, Мерике принимается шалить, она теребит Лео за уши и вскрикивает.
Возле землемерной вышки Лео опускает Мерике на землю. Прислонившись спиной к толстой опоре, он вдруг сникает.
Детишки бегают вокруг и играют в пятнашки.
Вот уже их темные головки замелькали в овсах, но Лео не останавливает их, хотя они и топчут хлеб.
Давно уже душа у него не крестьянская.
Такой ли уж грех затоптать горсть овсяных стебельков!
Стоит один из самых погожих дней в разгаре лета.
И в раю человеку не избавиться от самого себя.
Дети вскрикивают где-то за спиной Лео.
Ему тоже хотелось бы крикнуть во весь голос, чтобы разнеслось по всему полю:
«Эрика, где ты?»
Лео закрывает наполненные слезами глаза, на землю легли заморозки, замерзшие дорожки поля Медной деревни гудят от шагов бегущих, кажется, они рядом, но так и не приближаются. Это Эрика, которая бежит кругами, как стригунок.
— Сейчас я примчусь к тебе! — кричит она в ответ, а у самой прерывается голос. С неба падают ледяные иглы, поодаль, на стену церкви, будто короста соли, ложится иней.
«Где ты, Эрика?»
Она все еще кружит. Да и куда ей было бежать, когда Лео так и не приехал?
Ильмар стоит в чернеющей стене еловой ограды и смотрит, как изводится Эрика. Она не забивалась жалобно в угол. Все бежала, все мчалась и все равно не могла убежать от отчаяния; оно преследовало ее по пятам, протягивало к ней железные пальцы, чтобы ухватить Эрику за горло и удавить. Безнадежность все углублялась.
Эрика с нетерпением ждала Лео. Он нарушил слово. Не приехал ни на рождество, ни на крещенье, ни позднее. Когда однажды, спустя многие годы, он появился, было уже слишком поздно.
Когда-то Вильмут рассказывал своему другу:
— После смерти отца я не так уж долго и прожил дома, как в один из холодных и ясных крещенских дней к нам пришла Эрика.
От мороза трещали стены, снежная белизна слепила глаза, с крыши сполз снег и навис над окном; смотрю, кто-то идет со стороны хутора Клааси, в долгополой санной шубе, подол волочится по снегу. Гадал и гадал, воротник поднят, даже кончика носа не видно было, подумал, кого это черт несет.
Вошла Эрика, шубы не сняла, лишь распахнула полы и заплакала.
Наши бабы перепугались, взялись утешать, думали, что на хуторе Клааси беда случилась. Может, ночью была облава и кого-нибудь убили, мало ли что можно было подумать. Эрика всхлипывала и попросила, чтобы я поиграл ей на гуслях.
Что ж, взял и поиграл. Моя мать Лилит и сестра Эвелина сидели на скамейке, по одну и по другую сторону Эрики, и тоже лили слезы. У меня больше не было сил, но я все равно продолжал играть. Понял, что иногда люди просто должны выплакать все, что у них на душе. Кто же живет на свете без печали и боли?