И сознание вины не сбросить с плеч, как вещевой мешок.
Многие годы Лео проводил летом отпуск у Вильмута, чтобы, будто нарочно, доставить неприятность Эрике. Задним умом рассуждая, можно предположить, с каким страхом ожидала Эрика тех мучительных недель, когда Лео находился рядом.
Не изгладится в памяти их первая встреча после долгих глухих и мрачных для них лет. Эрика безмолвно стояла посреди комнаты и медленно разводила руки, нет, не для того, чтобы обнять Лео, — при встрече с парнями своей деревни можно было и порадоваться, — она обхватила сыновей, притянула их резким движением к себе, словно искала у детей защиты, хотела подтвердить для себя и для Лео смысл своего существования. Ее неотрывный взгляд ясно говорил: я не наложила на себя руки, может, лишь потому, что тогда бы сыновья остались нерожденными. Лео делал вид, что не замечает испуга Эрики, с городской общительностью обращался к Вильмуту, живо рассказывал о впечатлениях своей недавней дороги, заводил разговоры о тарахтевшем за воротами тракторе, допытывался: когда они перебрались из Виллаку в этот дом, принадлежит ли он совхозу или они выкупили его. С Эрикой так за руку и не поздоровался — не мог же Лео оторвать ее пальцы от плеч сыновей! Краем глаза Лео видел худенькую девочку, которая топталась неподалеку на пороге, но не осмелился обратиться к ней, не хотел, чтобы Эрика заметила, что он проявил интерес к своей плоти.
Лео старался вести себя в доме Эрики и Вильмута так, будто их троих не связывало ничего, кроме дружеских отношений.
Ни на какую душевность этим летом Лео так и не был способен. Его как раз терзала подавленность, он только что ушел от Айли, хлопнув дверью, и готов был даже имя ее стереть из памяти. Спокойное течение жизни в очередной раз было прервано, он словно бы выпал из привычной среды и этой, с высокими потолками и всегда безукоризненно проветренной, квартиры, где он дышал несколько лет и чувствовал себя словно в клетке. Он торопливо удалялся как от дома, так и от своей благодетельницы-жены, с которой не состоял в законном браке. Он шагал длинными шагами, с чемоданом в одной и с проектом каменного корабля в другой руке, злой, как черт, что не догадался дать вовремя деру. Шагая по пыльной улице, он думал о далеком первом дне нового года и падавших снежных пушинках, будто об эпизоде из чужой жизни. Прежде чем свернуть за угол и сойти с ландшафта былой жизни, он вдруг рассмеялся: во дворе, на веревке, остались сушиться его носки и носовые платки.
Достигший средних лет мужчина разом остался без жены, без работы и жилья, и веселиться, собственно, не было никакой причины.