— Куда едем?
— Давай к воротам кладбища, — попросил Вильмут.
Лео остановился под высокими деревьями и ждал, что скажет Вильмут. Тот сидел неподвижно, опустил подбородок на грудь, словно спал с открытыми глазами. Видимо, задумался и позабыл о существовании Лео.
Он не стал мешать другу. Наконец Вильмут шевельнулся, распахнул дверцу, опустил ноги на землю, снова нагнулся, взял с заднего сиденья гусли и попросил Лео подождать. Голос его звучал глухо, подбородок дрожал.
Лео опустил в машине все стекла, погода становилась жаркой, возможно, надвигалась грозовая туча.
С кладбища послышались звуки гуслей.
У Вильмута явно сохранились какие-то тонюсенькие связи со своей родней.
Лео почувствовал, что он полностью расслабился, — одна сплошная печаль. Ему вспомнились предвоенные воскресные утра, когда над Долиной духов разносились звуки трубы. У отца всегда темнело лицо, когда звуки Йонасовой трубы сквозь мощную крону вязов и кленов, сквозь шорохи густой листвы пробивались во двор Нижней Россы. В эти моменты отцу хотелось намеренно грохотать, чтобы помешать домашним слушать музыку. Заметив подавляемый гнев своего мужа, Мильда втягивала голову в плечи, опускала глаза долу и принималась торопливо возиться на кухне, сама же то и дело уставлялась взглядом в пол, будто искала там оброненную иголку. И все же Лео догадывался, что мать изо всех сил старалась слушать игру Йонаса, это же самое понимал, наверное, и отец. Может, он тоже видел, как мать, прислонившись спиной к бревнам, опустив руки, ставшая вдруг какой-то маленькой и робкой, стоит на углу дома, за кустом бузины и смотрит на макушки шелестящих деревьев, будто Йонас сидит на суку возле их хуторских построек и играет на трубе здесь, а не среди поля, на землемерной вышке. Наверное, больше всего злило отца поведение Юллы: звуки трубы гнали ее со двора на край Долины духов, от восхищения она то и дело восклицала и, взявшись за подол платья, кружилась среди картофельных борозд в танце.
Звуки гуслей оборвались. Но Вильмут не торопился к машине. Видимо, уселся возле могилы на белой скамеечке и думал о человеческой жизни и своих метаниях. Возможно, прожитые годы сгорбили его и состарили. И разговаривает он вполголоса со своей покойной толстушкой. Может, спрашивает совета: стоит ли ему еще раз начать все сначала?
Смерть Эрики подействовала на Вильмута иначе. Но тогда он еще не так износился, как сейчас. Он слал Лео письма, написанные вкривь и вкось, строчки дышали негодованием и злостью. Казалось, он только тем и занимался, что искал виновных. Становился все более мнительным, перебирал живших по соседству людей, оживлял в памяти какие-то прошлые ссоры, прикидывал, кто мог таить зло на Эрику, кто желал отплатить ей. Почему-то прежде всего он взял под подозрение женщин. Настолько потерял самообладание, что еще раз неподобающим образом припомнил любовную историю Эрики с тем трактористом, который появился в совхозе неожиданно и неожиданно исчез. В одном из писем Вильмут уверял, что какая-то Линда или Лайне из их краев была без ума от этого тракториста-танцора, и, когда у нее увели из-под носа мужика, женщина эта стала кровным врагом Эрики. Эта Линда или Лайне — Лео забыл имя — после того как исчез тракторист, еще некоторое время рассказывала в округе, сколько раз Эрика бывала у него на квартире и как долго оставалась там.