В последнее время он по любому пустячному поводу закусывал удила. Тысячи раз объяснял себе, что у него все меньше причин бояться чего-то, но ведь таким образом не вытравишь из сознания того, что въелось туда с течением времени.
К счастью, никто не знал, что от былого Лео на самом деле остались одни отрепья. Вильмут лучше выдержал испытание временем, хотя и выглядел рядом со статным Лео тщедушным стариком.
В свое время ни у кого из них не было недостатка в жизненной силе, они не ждали смиренно, пока окажутся между молотом и наковальней.
Осенью сорок четвертого года он и Вильмут поняли, что прорехи в своем прошлом им не залатать, в действительности их игра закончилась вничью, нет смысла ждать, пока кто-то укажет пальцем и начнет болтать, — самое время смазывать пятки. В молодости они по своей глупости верили, что мутная вода быстро отстоится, вскоре они опять будут дома. Умные головы советовали: уходите в город, учитесь какой-нибудь серьезной профессии, работайте усердно, вкалывайте вовсю, может, и выйдете сухими из воды. Они поняли, что человек растворяется в чужой среде так же, как кружка колодезной воды в болотной ямине. Это им и требовалось — ни друзей, ни врагов, которым было бы до тебя дело.
Так они и нырнули в город, каждому оттягивал руку деревянный чемодан со шматами сала и домашними караваями. Какой-то родич Вильмута пристроил неотесанных деревенских парней на автобазу — обучаться слесарному делу. Самолюбие свое они оставили под домашней крышей, при помощи послушания и усердия им удалось завоевать доверие старых рабочих. Их хвалили, мол, настоящие ребята, если прикажут, вылижут и уборную. Работа и без того была тяжелой и грязной, к вечеру оба оказывались по шею вымазанными маслом и солидолом. В конце рабочего дня они еле плелись домой, колени подгибались, ноги отказывались нести их на улицу Катусепапи, где они жили в каморке под бог весть когда смоленной крышей.
К весне они настолько пообвыкли, что смогли показать себя в еще более лучшем свете, и начали посещать курсы шоферов. В сиреневых сумерках летних вечеров на ухабистых окраинных улицах они упражнялись в езде. Коробка скоростей скрежетала, тормоза то визжали, то рвали: учебная машина была еще той развалиной. Эта сработанная топором и заезженная вдрызг громыхалка будто назло останавливалась как раз на перекрестке и на трамвайных путях, приходилось до седьмого пота накручивать заводную ручку, а водитель трамвая своим нетерпеливым позваниванием словно потешался над угодившим в беду шоференком. Машина времен царя Гороха своими выходками вконец измучила их с Вильмутом, случалось, они вымещали зло пинками по скатам и обзывали тарахтелку старым боровом. Наконец это настолько вывело их из себя, что они пошли на прием к директору автобазы: пусть им разрешат, они прихватят воскресенья и отремонтируют развалину. Инициативу парней одобрили, старые рабочие посмеялись, отыскали припрятанные на черный день запасные части и помогли приспособить для мотора. Их начинание обратилось почти что удовольствием, треклятый боров набрал приличные обороты и перестал заниматься свинством. Лео и Вильмута на собрании похвалили, пригласили газетчика, чтобы увековечить это великое достижение. Газетчик поставил их с Вильмутом по обе стороны машины, и они оперлись руками о крылья. Парни что надо, оба с надвинутыми на лоб козырьками. Лео эта неожиданная слава была не по душе. Тоже мне кружка воды в болотной ямине! К счастью, бумага в ту пору была паршивой и печать никудышной, фотография в газете получилась размытой, вдобавок опечатка исказила фамилию Лео.