Больше всего внимание Лео привлекла стеклянная шахта лифта в углу зала, сверху уже спускалась ярко сиявшая прозрачная кабина. Кристальный многогранник опускался из-под потолка на пол, плавно остановился, открылась дверь, и вышла пожилая пара. Годы их порядком ссутулили, женщина зябко куталась в белую дорогую шубку, шлейф вечернего платья из тяжелого шелка скользил по мраморному полу. Не успели они прождать и минуту, как уже подошел с подносом официант, поставил перед ними на стол крохотные чашечки с кофе и налил в высокие фужеры молоко.
Лео устыдился своего любопытства, он отвел взгляд от старичков, хотел было извиниться перед Якобсоном за свое неприличное поведение, однако зять, улыбаясь, следил за пританцовывающей певичкой, напевавшей в микрофон. Лео потягивал из бокала, разглядел упрятанные в светло-голубые бархатные чулки несущие тросы подвесного потолка и подумал, что именно покойный отец позволил ему, деревенщине, взглянуть на эту великосветскую жизнь.
Дни перед возвращением домой были будничными и деловыми. Отец оставил завещание, треть его денег принадлежала теперь Лео. Юлла объяснила, что в здешних краях не принято хоронить покойного раньше, чем соберутся все наследники и договорятся об издержках. Юлле было неловко, что отец в свой смертный час не посчитал их за равных. Чтобы смягчить положение, она часть расходов решила взять на себя. Хотя Лео пытался закончить неприятный разговор, Юлла хотела выяснить все до конца. А когда же еще? В самом деле — когда же еще? Она пыталась обосновать решение отца тем, что дочь была ему поддержкой в старости. Юлла заверила, что отец ни в коем случае не мог исходить из того, что он в свое время признал Лео сыном. Несмотря на старость, отец не был мелочным — тем более в здешней либеральной атмосфере, — какое имело значение, что сын родился до свадьбы! В прошлом предрассудки усложняли взаимоотношения. Жизнь деревенских людей была ограничена явлениями одной волости, в этих пределах люди и копались в чужой жизни, выискивали грехи, а если не находили, то выдумывали их. Так Юлла толковала завещание.
Якобсон в этом не участвовал, и все же Лео казалось, что фру Улла мысленно поглядывает через плечо и проверяет, одобряет ли муж ее слова или осуждающе покачивает головой.
Естественно, Лео так и не разобрался в отношениях Юллы и Якобсона, при Лео зять рассказывал про шведское житье-бытье, освещал политику находившейся у власти партии, ругал налоговое управление и галопирующую инфляцию и сразу же вслед за последними телевизионными новостями отправлялся спать, чтобы рано утром подняться: его небольшая фабрика по производству пластика находилась за городом — и на дорожные заторы уходил целый час. Лео и не думал, что нынешние цивилизованные люди начали бы за здорово живешь распахивать души, даже Юлла все, что касалось отца, улаживала в отсутствие Якобсона. Да и что мог понять принадлежавший к среднему классу швед в тревожных воспоминаниях раскиданных по свету сестры и брата. Может, ему показалась бы нелепой дележка оставшихся скудных вещей покойного.