— Вспомнил? Посмотри на эту надпись.
Лео нагнулся, чтобы прочесть выгравированные слова.
Ява?
Редкое имя было у этой женщины, которая умерла в весьма преклонном возрасте осенью двадцать восьмого года.
Лео ощущал на себе взгляды сестер. Почему-то им непременно надо было ткнуть его носом в детство.
Лео знал этот крест, помнил наделавшие шуму похороны, но прикинулся, что ему безразлично.
— Мне было всего три годика, но похороны прабабушки мне хорошо запомнились. Народ валом валил. Толпы людей направились через раскисшее поле в церковь. Играл оркестр, на колокольне все время звенел колокол, — начала вспоминать Сильви.
Ну и что, подумал Лео. Во все времена устраивались пышные похороны. И если в массе людей оказались три девчушки — что из того? И чего тут умиляться? Были такими маленькими, надо же, и вдруг состарились.
Равнодушие Лео вывело из себя даже уравновешенную Урве. Она выпалила:
— Как же ты не помнишь? Сам еще хотел во время похорон застрелиться.
«И это они помнят», — устало подумал Лео.
— Глупая ребячья выходка, чего там, — сказал он.
— Этот случай потом много раз вспоминали, каждый на свой лад.
— Неужто сделали из пацаненка шести лет самоубийцу? — спросил с иронией Лео.
— Нет, — веско сказала Хельга. — Чехвостили Йонаса, твоего отца.
— Моего отца?
Лео вымученно усмехнулся.
— Праведные родичи возмущались, что он не признал тебя своим сыном. Все сходились в одном: ты — вылитый Йонас.
Лео захотелось повернуться и послать сестер ко всем чертям. Пусть оставят в покое его покойную мать, а также отца, которого он ездил хоронить в Швецию. Уж в наши-то дни люди могли быть выше тех сплетен, которые когда-то распускались по деревне.
— Да, немало прошло времени, пока Йонас набрался смелости и признался во всем.
— Кому он это сказал? — ледяным тоном спросил Лео.
— Нам, родственникам. Йонас желал очистить душу и напоследок так трогательно заботился о твоей матери.
— Меня он подобными заявлениями не обременял.
— Он и не собирался этого делать, вполне разумно объяснял, что не пристало на старости лет навязываться сыну.
У Лео в ушах зашумело. Если они сейчас же не перестанут его терзать, он кинется бежать по аллее, перескочит замшелую ограду, сядет в машину и рванет. Пусть они там в тиши кладбища хоть криком кричат, он зажмет свое сердце в кулак и оставит их со своими кофейными термосами чесать языки. Возвышенные души! Примиряют мертвых и восстанавливают истину! Еще в детстве имя Йонаса постоянно жужжало у него в ушах, вполне возможно, что именно из-за этой молвы отец перед войной бросил хутор и оставил мать. Видимо, сестры все-таки поняли, что кладбище не место, чтобы перебирать грехи и добродетели давно усопших людей, и, к счастью, умолкли.