Тереза проснулась, и едва она открыла глаза, иллюзия семейного гнездышка улетучилась.
— Я обхожусь без завтрака, — ответил Ганс, избегая ее взгляда. Настроение у него испортилось.
— Уже светло.
— То есть я получил свое на двадцать тысяч лир. Тереза скривила гримасу.
— Тебя легко ублажить.
— Как это понять? Что случилось?
— Что случилось? Ничего. Ты заснул.
Странно, как он не вспомнил этого. Потом Ганса охватила тревога, поскольку случившееся бросало тень на его мужские способности.
— Ну так радуйся.
— Радуюсь. Я хорошо выспалась, мне это было очень нужно. До свиданья.
— Оплаченный выходной, — сказал Ганс, не двигаясь.
Тереза с минуту притворялась спящей, но безмятежности в выражении ее лица не было.
— Раз я был не особенно требователен, исполни одну мою просьбу.
— Какую?
В голосе ее звучала досада.
— Скажи честно, помнишь меня или нет. Тереза, не открывая глаз, ненадолго задумалась.
— О, я помню всех, — негромко заговорила она. — Память у меня фотографическая. Из-за чего очень страдаю. Был Джованни, сын президента Народно-трудового банка, он приносил мне розы, белые розы, и трясся, как осиновый лист, когда мы легли в постель, правда, ему тогда было всего шестнадцать — он на две недели старше меня. Ребята развиваются медленнее, чем девочки. Был капитан Паттони, Поттони, Питтони, точно не помню. У него ничего не получилось. Я обещала никому не рассказывать. Был немецкий генерал, он не захотел назвать фамилии, опасался шантажа, как и многие из них. Кормил меня шоколадом, будто ребенка. Похоже, именно это доставляло ему удовольствие. Был канадский офицер, чтобы он возбудился, приходилось бить его метелкой из перьев и бранить за то, что мочится в постели…
Ганс подскочил с кровати и стал одеваться, дрожа от бешенства.
— И ты помнишь меня в этом зверинце посмешищ? — возмущенно спросил он.
— Посмешищ? — переспросила она. — А разве ты не один из них? Нечасто мужчина платит мне двадцать тысяч лир за удовольствие выспаться в моей постели.
Ганс натянул туфли, не развязывая шнурков.
— На поезд спешишь? — спросила Тереза.
— До свиданья.
— Да, я помню тебя. — Ганс остановился у двери и уставился на нее. — Твое имя Ганс.
— Почему ж не сказала раньше? — спросил он, голос его был негромким, кротким.
— С какой стати? Я не могу сентиментальничать в своем возрасте, при своей работе.
— Почему?
Она пожала плечами и закрыла глаза.
— Разве мужчины не платят тебе, чтобы ты была сентиментальной? — грубо спросил он.
— О, конечно. Могу сказать «я тебя люблю» на шестнадцати языках.
— Я заплатил, чтобы ты была сентиментальной! — выкрикнул Ганс.