Стрелка спидометра твердо держалась на отметке 120.
«Альфа-ромео» развивала не меньше ста тридцати. Разминулись они со скоростью двести пятьдесят километров в час. С какой целью? Юные аристократы, очевидно, просто опробовали свою игрушку, а он спешил во Флоренцию рисковать жизнью при встрече с отчаянным человеком. Не лучше ли было бы всем оставаться дома? Дороги наверняка оказались бы менее загруженными. Ах, Китай, созерцание пупка, истина на дне прозрачных заводей, поверхность которых не рябят вздохи страдающих от неразделенной любви, покой, покой. Шанхай был отвратительным местом, а Китай раздирали бесконечные войны. Такого рода покой существовал только на вазах, на шелке или в воображении. Тоскана Пьеро делла Франческа еще не исчезла, но сколько она просуществует? Оливы по-прежнему серебрятся, кипарисы среди могил вздымаются к небу, однако неоновые вывески уже пронизывают темноту своим вульгарным подмигиванием, усиленные электричеством голоса популярных певцов разрывают вековечную тишину. Разум — последний оплот спокойствия, порядка. Он должен быть очищенным, защищенным.
Подобно тем, кому надоели изысканные вина, великолепные ноздреватые сыры и кто в поисках новых удовольствий готов подвергнуться фронтальной атаке жгучих ее усов, восточных пряностей, блинчиков с острой мясной начинкой, Валь ди Сарат жаждал вернуться к первым впечатлениям. Хотел пить чистую воду, бьющую ключом из холодных артерий земли. Хотел обрести детскую способность удивляться.
Он опустил стекла в обеих передних дверцах. В машину ворвался резкий холодный воздух, принеся с собой приятный запах горящего древесного угля. Вполне привычный, но теперь он обратил на него внимание. И даже подумал, не суждено ли ему погибнуть через несколько часов, раз он так отчетливо воспринимает все черты окружающего мира. Вдали лаяла собака, не злобно, радуясь тому, что хозяин ее дразнит. Он не мог разглядеть собаки, но знал о ней все. Она веселая, с резко очерченной мордой, ушами торчком и светлыми, живыми глазами. Заорал осел. Осел, библейский символ смирения, с истертой тяжелым грузом спиной, шершавыми проплешинами и длинными ресницами, нависающими над глазами, видевшими все, какие нужно, обстоятельства жизни на этой планете и ничего не выражающими.
Зазвонил колокол, неритмично, глухо. Звонарь становился слишком старым для своей работы, но никто не решался отстранить его от деятельности, в которой он продолжал считать себя незаменимым. Когда Валь ди Сарат мчался через деревню, из кафе на миг донеслись шум разговоров, впечатление внезапного света, расплывающегося дыма, оживленности. Фермеры с высеченными из бурого камня лицами, голоса у них хриплые от табака и дорожной пыли, зубы неровные, как вершины деревьев, кислый запах тяжелого труда. Мысленным взором он видел этих людей с натруженными руками, с широкими, постоянно прилегающими друг к другу пальцами, с их простыми шутками, старыми играми, с системой ценностей, закаленной временами года, ясностью луны и ноющими перед дождем ступнями. Кафе было их фондовой биржей, небо — рынком с меняющейся конъюнктурой.