А потом время снова перескакивает, и я вижу еще другое Рождество. Все были дома, торчали перед телевизорами, но мы, из "Северянки", сидели здесь, точно так же, как сегодня, я, Морозильник и тогда еще мама Сильвы. И тоже пили охотничью, и Морозильник в полночь мотнулся домой, принес старое отцовское ружье и стрелял в воздух вместо фейерверков.
И орал во всю глотку: "За моего старика! За твоего старика! За всех стариков!".
Спокуха.
Спокуха.
Спокуха.
Вот то ружье, что висит над барной стойкой – это его.
Уголок охотника.
Старик Морозильника вытащил его под пальто с оружейной фабрики, на которой работал. Много наших стариков работало тогда на оружейной фабрике. И стариков наших стариков. Чехия – в качестве оружейная фабрика Европы. В Чехии уют, кнедлики, мир и покой. А в мире – война, жестокость, чешское оружие и вой сирен.
Чешский юмор.
Сегодня уже никто не работает руками. Один я.
Все сидят в офисах, управляют миром или хотя бы автомобилем.
Но я до сих пор работаю руками. И буду ними работать.
Старый, добрый ручной труд.
И вдруг я снова в другом месте, вижу другое Рождество – у нас дома.
Понятия не имею, почему чаще всего я вижу Рождество.
Может – это по причине этой хрупкой тишины.
Весь город отупевший, оглохший и выкрашенный в серо-белый цвет, все радуются и переживают стрессы.
Наш старик вечно говорит: "Все праздники будем друг к другу милыми. Не будем ссориться. Будем друг к другу вежливыми. Обещайте".
И потом тут же давал в торец, потому что я спросил, а почему я должен ему это обещать, и почему мы не милы один в отношении другого в течение года. И брату тоже дал по голове, хотя тот ничего не сказал. А потом заелся с мамой относительно картофельного салата. Всегда он его хотел с зельцем и с майонезом. Он хотел его таким, как делал бабушка. Поэтому мама всегда готовила два картофельных салата. Для старика и для нас, потому что мы зельца есть не хотели.
И вот сейчас я вижу один из таких праздников.
Мы сидим за столом: я, мой слишком умный братан, мама и старик, который уже паршиво себя чувствует и вертится на стуле, а карп стоит целый, салат с зельцем и майонезом тоже не начат.
Хрупкая тишина.
Ты понимаешь, что я имею в виду.
И мама говорит старику: "Хочешь таблетку?".
И старик давит в себе боль.
А мама не считает себя в проигрыше: "Принести тебе?".
А я говорю: "Папа, тебе плохо?".
А братан ничего не говорит и клюет словно птичка, потому что его всего трясет.
А старик вдруг глядит на меня. Он хочет мне что-то сказать, глядит и выпучивает глаза, одной рукой держится за желудок, так его скрутило.