Минут пять он сидел, просматривая каждую дыру, каждую пробоину, окно за окном. Положеньице незавидное. Он на открытом пространстве – а противник – если такой, конечно, имеется – укрыт. Он один – а их может быть несколько. Да еще и со спины могут подойти. Залягут за насыпью – и вдарят. А то, гляди, и снайпер там в глубине комнаты сидит, выцеливает… Данил поежился, буквально физически ощутив точку прицела на лбу. Аж зачесалась!
На-а-ахрен… Он согнулся, полностью укрываясь за плитой, вытащил из ранца шлем и, стащив противогаз, водрузил его на голову. Щелкнули, входя в пазы, фиксаторы. Сейчас шлем весил немного, килограмма полтора-два – но так было с тех пор, как Добрынин, на одном из вечерних привалов, выдрал к чертовой матери из гнезд с затылочной части два элемента питания, похожие на продолговатые бочонки. Все равно без надобности. Каждый из них весил кило по два и лишний груз создавал определенные неудобства. Голова казалась башней танка – неуклюжей, неповоротливой… Пока повернешь – неспешно эдак, солидно, с достоинством – целая вечность пройдет. Хотя, вполне возможно, что в режиме энергопотребления такого и не наблюдалось – он, к сожалению, был лишен возможности оценить.
Нужно было на что-то решаться. Данил огляделся по сторонам – эх, Саньки нет, он бы спину-то прикрыл! – и вновь высунулся из-за плиты, обозревая разрушенное здание. Пусто… Усмехнулся про себя – кажись и вправду чисто… а он панику разводит. Поднялся осторожно, каждое мгновение ожидая выстрела и чувствуя неприятный холодок внутри, где-то в районе подвздошья… однако вокруг стояла все та же тишина, нарушаемая лишь шелестом капель по остаткам асфальта. Крякнув с досады на самого себя и перехватив поудобнее дробовик, Добрынин зашагал ко входу.
Он понимал, что зайти внутрь ему будет тяжело, но даже не представлял себе – насколько. Все здесь он знал с самого детства, все, до последней дощечки, до последней трещинки, до последнего кирпичика. Это был его дом и в памяти он оставался тем местом, где ждали, где был уют и тепло, где можно забыть на время о полной опасностей поверхности, расслабиться, перевести дух, отдохнуть. И тем страшнее была перемена, произошедшая с Убежищем. Стоя на пороге и оглядываясь вокруг, Данил все никак не мог проглотить горячий влажный ком, распирающий горло. Братство не стало утруждать себя захоронением убитых – да и, признаться, глупо было бы этого ожидать – и потому здесь, похоже, все осталось именно так, как было в день штурма.
На негнущихся ногах, железным истуканом, он шагнул внутрь. Мысли ворочались тяжело, словно камни. Данил чувствовал, что вновь погружается в то странное состояние, испытанное уже в день штурма комбината. Мозг, словно понимая, что до безумия всего один шаг, задергивал шторы, впадая в ступор и ставя защитные стены на пути поднимающейся из глубины жуткой ненависти. Чувства притупились – и только где-то глубоко-глубоко внутри, где-то в самом центре, он ощущал, как клокочет, разрываясь от горечи и боли, его душа.