Мы переехали в мае девяносто третьего года, а Валерка с женой и ребенком – в конце ноября. Помню, я был в ограде, тюкал колуном оставшиеся чурки – сучковатые, кривые, нераскалывающиеся. Но азарт увлекал бить и бить по ним, искать слабинку, сделать тонкую трещинку, которую потом можно расширить, и в конце концов услышать скрип разрывающихся древесных волокон. После этого так приятно было присесть на другую, пока еще целую, закурить. И мороз не чувствовался, лишь слегка щекотал ноздри.
Уже стемнело, на столбе дровяника желтела малосвечовая лампочка, мама должна была вот-вот позвать ужинать, когда к трехоконной засыпушке на той стороне улицы подъехал грузовик, рыкнул напоследок газом и смолк; хлопнули дверцы. Тут же во дворах с горячей злобой залаяли собаки – автомобили, тем более зимой да еще по темноте, появлялись на нашей улице редко.
Зазвучали неразборчиво за лаем голоса, скрежетнули задвижки контейнера… Я поднялся, по тропинке в снегу прошел сколько смог ближе к забору. Любопытно было: явно въезжали в засыпушку новые люди. Соседи…
– Осторожней! – раздался сердитый женский голос. – Побить мне всё тут решили?! Да что ж это… Осторожней!
…Когда мы приехали сюда, в засыпушке жили муж с женой и их сын дошкольник. Муж, Виктор, хоть и молодой, лет тридцати, а может, и меньше, видно было с первого взгляда, очень пил – даже трезвый ходил как-то падающе, мотал головой, бессмысленно поглядывал по сторонам. Часто сидел на лавочке возле своей калитки, стрелял у прохожих курево. Кажется, нигде не работал.
Его жена, Ирина, наоборот, выглядела прилично, была миловидной, аппетитно полноватой, и я, в двадцать три года оторванный переездом от своих городских подруг, заглядывался на нее. Пожалуй, самой симпатичной была Ирина на нашей короткой, в одиннадцать дворов, Заозерной улице… Наверное, и она выпивала, но не спивалась, хотя и хозяйства особого не держала – кроме кур у них животины не было. Впрочем, Иринины родители, жившие на другом конце деревни, держали и корову, и свиней, и овец; там, видимо, Ирина и трудилась. Насчет же того, работала ли в совхозе (тогда еще был совхоз с фермой, техникой, ремонтным двором, столовой), сказать не могу – тоже часто видел ее днем в будни возле калитки. То с мужем сидела, то с соседками.
Сын их, Саня, был для всей улицы источником беспокойства. Вечно куда-то лез, что-то тащил, и то и дело раздавался крик соседей: «Санька, да что ж ты делаешь, паразит?! Вот уши оборву, поймаю!»
В августе Виктор пропал. Мы поначалу и не заметили этого – не видим неделю-другую, ну и что… А когда узнали, что его обнаружили мертвым в полях за деревней, стали интересоваться, что произошло. Ирину спрашивать было неловко – в трауре женщина, в похоронных заботах, тем более, оказалось, беременная, – а люди разное говорили. Одни – что нанялся Виктор палестину конопли сторожить, но что-то там произошло, и бандюги его задушили; другие – что просто бродил пьяный за деревней и упал, шею свернул; а третьи шептали: понесла Ирина от соседа, Юрия Мурунка, мужика немолодого, но непьщего, хозяйственного и в то же время сурового, замкнутого; а когда Виктор узнал и пошел к Мурунку разбираться, тот его задавил и вывез, оставил на заброшенном поле.