— Был, — ответил я через некоторое время.
— Были, — сказал он, — а теперь почему не на войне?
— Та-ак, — протянул я и уклонился от ответа. — По болезни освобождён… — и перевёл разговор на политику. — Теперь, — говорю ему, — на войну смотреть не хочется и слушать о ней…
— Это почему же? — спросил он и, изменив положение, повернулся ко мне.
— А так, говорю я, политика одна, а не война… и нет в народе никакого патриотизма…
— А вы, как я вижу, большой патриот?..
В этих словах я почувствовал насмешку, укол и правду; но я на время позабыл свою ненависть к войне и стал защищать свой старый патриотизм, через который я хотел очиститься от противной человеческой накипи, ведь я тогда страшно верил в очистительность войны, в её здоровые качества, да и все тогда писали, что война — это хирург, что война всё больное отрежет от общества, и общество, освободясь от больного, будет здоровым и заживёт по-новому.
— Да, — ответил я, — вы не ошиблись, я был большим патриотом и на войну пошёл добровольно…
— Добровольно? — удивился он и жестоко стал отмахивать комаров. — Добровольно! — повторил он.
Я посмотрел на него: на его лысине всё так же лежала чёрная тень неба и трепетали звёзды. Мне стало обидно.
— Вы что же, надо мной смеетесь? — сказал я.
Он мне ничего не ответил. На его огромном черепе не отражалась тень неба и не трепетали звёзды — большая лысина была накрыта кепкой. Он, волнуя волнением, как ветерком, костры своих зрачков, смотрел в просвет леса на озеро и что-то думал. Что он думал? — И я тут же решил: он ягода с одного со мной поля…
— Вы осердились на меня? — спросил он и улыбнулся.
— За что? Вы правду сказали… Я ненавижу войну… Я дезертир…
— Да-а… — протянул он и замолчал.
Больше он не сказал мне ни одного слова, и я ему. Второй работник, что лежал у костра, завозился, залопотал на своём языке и направился в шалаш. Через несколько минут я холодно простился и, не подавая руки, отправился на свой покос. Когда я пришёл к себе в шалаш, парнишка давно уже спал, издавая тонкий звук носом в такт нудному пенью комаров. Я лёг на сено, не раздеваясь. После этого я много вечеров пропустил, не ходил к соседям, не потому, что обиделся, а просто не позволяло дело: по небу разгулялись облака и всё время грозили дождями, к этому ещё приехала хозяйка и всё время с ней пришлось трясти сено, сгребать в валы, а потом метать в стога… Еле-еле успели убраться, как пошёл дождь, да такой проливной, что в шалаше места не было. Вот в такой-то дождь я было и пошел к соседям повидаться. Прихожу, заглядываю в шалаш, а там, кроме мальчика и собачонки, никого нет. Я спрашиваю: