И вода на дне тёмная, студёная — сразу ломит в костях, ноги быстро коченеют.
Выставишь пятки на солнце, а сам заглядываешь в расщелину. Сверху камень чистый, хорошо отполированный, но чем глубже, тем становится темнее — скользкий, бурый от мха. А на дне развевается густая мохнатая борода, такая бородища, как у дядьки Черномора; ползают в глубине рачки, водяные блохи, и кто-то недовольно пускает пузыри со дна.
Даже жутко становится…
Зато на мелководье, по серому каменистому дну, течёт вода светлая-светлая и тёплая, как парное молоко. Сюда приплывают мальки; они стайками ходят у берега, ищут, чем поживиться.
Однажды я сидел над проливом, пускал листья из щавеля — быстрые каравеллы — и старался провести их между скалами, чтобы не случилось крушения. Вдруг упала на меня тень. Точно птица встала за спиной. Я съёжился и не понимал: кто это?
— Что вы делаете, сэр капитан? — послышался голос.
Голос мужской. Это могло бы успокоить меня, но он раздался так внезапно, что меня будто кольнуло под бок. Я согнулся и пробормотал что-то себе под нос (пусть тот не думает, что я испугался или сгораю от любопытства к незнакомому мне человеку: у меня свои заботы — вывести флотилию из бурлящего пролива).
— Сэр! Когда встречаются в море капитаны, они приветствуют друг друга… Здравствуйте!
Гм, в нашем селе никто не говорит, как на острове Сокровищ. Я обернулся. На берегу стоял худой длинноногий человек, одетый не по-здешнему: на нём были светло-серые брюки, белая нейлоновая тенниска, на голове — летняя шляпа.
Одежда на солнце просвечивала насквозь, и потому человек казался прозрачным.
— Добрый день, — сказал я, усаживаясь поудобней (то есть обхватив колени руками). — Я знаю, кто вы такой. Вы тот дядя, который приехал к бабушке Сирохе.
— Абсолютно верно! — согласился длинноногий, присел на камень, снял башмаки, выставив на солнце костлявые синевато-белые ноги. — Гм-м, как тепло! — прищурился он. — Вот здесь мы и погреем наши косточки.
Он снял шляпу, положил её рядом с собой, пригладил рукой волосы. И вдруг я заметил, что у него необычное лицо, совсем не такое, как у Глыпы, у бабушки Сирохи, у меня. Мы за лето подсмалимся, как горшок на огне. А у него… Не то что белое, а бледно-прозрачное лицо, заострённый нос, такой же подбородок и кое-где синеватые прожилки. Казалось, он никогда не грелся на солнце.
— Сэр! — сказал человек. — Не называйте меня дядей, я не заслужил такого почтения. Обращайтесь просто: Адам. Так меня товарищи называли в институте.
— Адам? — произнёс я недоверчиво. — Вы не того… не обманываете?