Через какое-то время, когда первая бутылка была наполовину пуста, появился Николай Андреевич с раздвижным своим стаканчиком, с пакетиками «васаби», ещё с какой-то хренью, и с Димкой Александровым, который всем предлагал коньяк, но в его купе. Однако решили сначала всё Это допить, а там, — видно будет. И все растележились в душном, почти неосвещенном купейном проеме на скамейках, заваленных куртками, пакетами, рюкзаками и напивающимися человеческими телами. Время потекло, и пространство потекло к Танхою. Стало по-туристски хорошо. «Тада-тада, тада-тада», что-то звучало из-под вагона. Наверное, это колеса стучали на стыках рельс. А, может, кому-то делать было нехер? Наливай!
За окном пробрасывал снег, дул ветер, стояла непогода. Это было видно, когда проскакивали плохо, но всё же освещенные, одинокие деревушки в таежной глуши. Настроение это не улучшало. Только водка была способна угомонить некий трепет, чтобы не сказать, модраж, перед предстоящим переходом. И все продолжали угоманиваться ею. Николая-напротив почему-то очень волновал вопрос: «Где мы сейчас едем?» Майор запаса Александров снимал показания Архипа, типа, где сейчас живешь, с кем живешь, чем занимаешься, где работаешь и так далее. Архип отвечал:
— В бегах я, дядя. Жить мне негде, вот и мотаюсь по поездам — мож кто накормит, напоит — как-то жить-то надо. Время сейчас не спокойное, темное время…
— Ты из себя бедняжку Изольду Изауру-то не строй, жить ему негде. Знаем мы вас.
— Ну, а коль знаешь, так чего доеба… простите товарищи, лся? Давай, лучше, выпьем, Димка, и ты нам на ночь какую-нибудь ментовскую сказку расскажешь.
— Вот, ты совсем не меняешься. Как был…
— Ты из себя бедняжку Изольду Изауру-то не строй, наливай, — перебил его Архип.
Так продолжался путь. Люди в проходе стали появляться с голым торсом. Это были молодые туристы из детско-юношеской школы, которым пить не разрешалось, поэтому они пили только пиво, но много, и ходили курить в тамбур, где всё перегораживал горный велосипед, хлопали стальные двери, на окнах появлялись «следы» ног, было холодно, одиноко и пахло углём. Иногда проходили симпатичные женщины во влажных красных футболках на голое тело. Их отлично развитые груди говорили о их полноценном здоровье. Они специально, видимо, это подчеркивали. Делать-то нечего, вот и смотришь. А им это нравится, они чувствуют это, вот и ходят по вагону взад-вперед. В вагоне, стоит в него залезть, сразу создается ощущение, что нормальная, теплая, светлая, чистая жизнь, с батареями, ваннами, кухнями, диванами, свежим бельём, вдруг разом исчезла. Вместо неё появилась потная, душная, куда-то, непонятно зачем, бегущая дорога, тоска, прощание на веки и только прикидываешь по времени, что там сейчас твои делают. И такая одинокость! Если едешь один, идешь, от нечего делать, в морозный тамбур курить, там ещё раз всё вспоминаешь, мысленно говоришь со своими близкими, используя для беседы собственное отражение в темном стекле, потом бросаешь окурок куда-то в щель между вагонов, громко хлопаешь дверьми и заходишь, на всякий случай, в туалет, если он не занят. Обязательно смотришься в зеркало: «Ну, и рожа у тебя, Шарапов!» Проступает каждая точка, каждая пора на лице от такого освещения, как в вагонном туалете. Но если ты не один, опасайся навязчивых тем разговора с соседями, могут достать и поспать не придется.