Парень со свертком всё ещё бежит. Он уже проскочил телецентр. До Ново-Ленина осталось почти ничего, если он от туда.
Жизнь продолжается.
Лето. Или весна. Короче, тепло.
Кто скажет, что после такого случая приезжать в гости на Постышево не безопасно?
У них и бабы из окон вылетают, и мужики с топорами носятся, и ещё какие-то недоноски за тобой с дубинами бегут. Ну его на хер, это Постышево! Не поеду больше. Надо — сами приезжайте!
Справедливости ради скажу, что не все так безоблачно заканчивалось, если на Бульваре появлялись «чужие». И это совершенно не касается нас. Восьмой дом в своё время гремел и грешил этим. Бывало (а бывало это каждый день) идет какой-нибудь не местный человек мимо восьмого дома, а на балконе молодежь веселиться: музыка, девки визжат, парни матерятся. Увидели этого человека и кричат ему:
— Э, урод, курить есть?
Человек, естественно, отвечает, что они сами уроды.
А им только этого и надо. Через минуту, вся толпа на улице, бегут за человеком и, если догоняют, сильно бьют. За что? Просто так. Они же, действительно, уроды.
Неоднократно мы были свидетелями таких, с позволения сказать, неприятных инцидентов. И топоры в людей кидали, и ножами тыкали, и, разбив бутылки о стены, с «розочками» шли в бой. Какой только ерунды не случалось. Кровищ, маты, слезы, милиция! Многие из восьмого дома присели. Многие погибли, Но потом, когда пришла Перестройка, практически все жители дома иммигрировали (точнее, вернулись) в ФРГ.
И этому есть своё объяснение.
Как я уже говорил, элитный микрорайон, чем, по сути, и был бульвар Постышева, отстроился в 1964 году. Новенькие дома, маленькие деревья, свеженький асфальт и всё такое. Машин почти нет — тогда, вообще, машин мало было. Всё тихо, белье на улице, подпертое длинными палками (куда эти палки в квартирах пихали?), окна настежь, у каждого дома столик для игры в домино — нормальный уклад. Люди все друг друга знают тысячу лет. Бывшие строители Иркутской ГЭС, рабочие кирпичного завода, пленные немцы, осевшие в СССР, местные жители лисихинских бараков. Раньше здесь стояли бараки, и даже землянки были. Предместье называлось «Лисиха». Говорят, что здесь, ещё до строительства ГЭС, было много лисьих нор. Вообще это была глухая окраина города, поэтому здесь и стоял лепрозорий, и жили пленные немцы, которые после обзавелись семьями и нарожали детей. И татар было много. И хохлов. И поляков. И евреев. И русских. Всех было много, вообще-то. Микрорайон сдали, бараки сломали и почти всех немцев заселили почему-то в восьмой дом. Остальных — кого куда. Те, кто жил по соседству горизонтально, теперь стали жить вертикально, учитывая то, что их дома стали пятиэтажными. Восьмой дом гремел! Все говорили, потому что там немчура живет — они ненавидят нас! Да и без немцев тут хватало шпаны — рабочие кирпичного завода и бывшие строители ГЭС особо не нуждались в воспитательной работе, потому что многие из них прошли школу послевоенных лагерей, и не только послевоенных (Кто платину-то строил?). Мы хоть и были жителями Постышева, но не были жителями Лисихи. Вот и шалости наши были наивными. А у них всё, как всегда, — по-взрослому. Бой — значит бой. Значит — кровь. Значит — новые сроки и вдовы. Но мы к этому привыкли, а они нас знали в лицо, мы были ещё малыми и, к тому же, местными, а волки на своей территории не охотятся. Их дети учились вместе с нами в школе, как правило, до восьмого класса, если ещё раньше не уходили на Малолетку.