Из всех тех, кто потом уходил.
По началу ушло отцовство,
Я у матери был один.
Безотцовщина — как это просто,
Сам себе на уме господин.
Воспитанье исчезло разом,
И удвоился счет потерь.
Рос мальчишка упрямый, чумазый,
Уходя, прятал ключик под дверь.
Возвращалась мамаша поздно,
Приносила поесть — и спать.
И со мной говорить серьезно
Не могла, не умела мать.
Вышла замуж она (я в школу
Только-только начал ходить).
И, конечно же, папу Вову,
Я был просто обязан любить.
Он листы в дневнике пометил,
Сосчитав досконально все.
Я не знаю, куда он метил,
Но остыла любовь во мне.
И теперь, потерявши волю
И, оставшись с сестрой на руках,
Я «отцовщину» принял с болью,
Я к ремню обнаружил страх.
Так прошли мои детские годы,
Мне четырнадцать стукнет вот-вот…
Вновь судьбы моей мутные воды,
Закрутили водоворот.
Посадили мамашу, а папа,
Тут же бабу привел — верь — не верь.
И его тяжеленная лапа
Предо мною захлопнула дверь.
Я остался один и без крыши,
Сквозь подвалы и чердаки,
Я за школьные возрасты вышел,
Но а знания не получил.
И какое мне было ученье,
Продираясь сквозь холод и зной,
Чтоб мамаше одно лишь мгновенье,
Посидеть дал со мною конвой.
Я за эти четыре года,
Напрочь веру утратил в людей,
А счастливое слово «Свобода»,
Прозвучало на несколько дней.
Мать пришла, я призвался в солдаты.
На два года застыла жизнь.
Караулы, наряды, наряды,
По команде вставай и ложись.
После, сбросив военное бремя,
Я вернулся домой, но он,
Изменился за это время —
Стал не мой, мой законный дом.
В нём уже обживались ребята
Из тех мест, где я сам бывал,
До того, как призваться в солдаты,
Куда мамке еду таскал.
Мать уже не вернуть оттуда —
Прошел год — и опять тюрьма.
И, опять, за дверями вьюга,
А за окнами снова тьма…
Я к потерям своим привыкаю.
Я уже измотался вконец.
Но я помню, не забываю,
То, что мне нажелал отец.